Книга Унесенные войной - Кристиан Синьол

Шествие пленных продолжалось бóльшую часть дня. Откуда-то доносились звуки аккордеона, такие неуместные, придававшие этой Голгофе вид дикого празднества. Некоторые пленные отказались взбираться на лестницу и были жестоко избиты прикладами, другие поднимались, не произнося ни слова, с гордым взглядом, и выкрикивали слова о свободе, пока лестницу не выбивали у них из-под ног. Большинство умирало быстро, под смех и шутки эсэсовцев, отталкивавших трупы ногами. Один раз веревка оборвалась, что привело немцев в ярость, и они прервали агонию повешенного револьверным выстрелом.

Опускался вечер, наполнивший воздух запахами сена и теплой листвы. Небо приобретало бирюзовые оттенки, но над домами не было видно ни одной ласточки. Эсэсовцы повесили девяносто девять человек и перевезли на свалку их трупы для захоронения. Оставшихся в живых усадили в грузовики и повезли в Лимож, откуда, без сомнения, их должны были отправить в Германию. На следующий день эта же дивизия «Дас Рейх» свирепствовала в Орадуре, где они расстреляли всех мужчин, а женщин с детьми сожгли в церкви. Эту новость Матильда узнала в Усселе, куда немецкий гарнизон направился после кровопролитных боев с отрядами Сопротивления. Но образ молодого черноволосого парня, поднимавшегося на виселицу, не покидал ее. С тех пор лицо этого человека стало лицом Шарля. В воскресенье 11 июня Матильда наконец добралась до дома своих родителей. Она была уверена, что больше не увидит Шарля.

Но Шарль был жив. Он, потеряв всякую надежду, лежал в тюремной камере в центре Парижа. Шарль задавался вопросом, почему он еще был здесь, когда всех остальных его сокамерников через две — максимум три недели уводили в неизвестном направлении. Он только знал, что их увозили на грузовиках, шум двигателей которых время от времени слышался на тюремном дворе. А он, Шарль, был все еще жив и мучался от неопределенности своего положения.

Было около пяти часов вечера, когда он услышал, как во двор въехали грузовики. Послышались крики, приказы, топот сапог. Потом гомон переместился в коридоры. Дверь камеры резко открылась, и кто-то крикнул по-немецки:

— Все на выход! Быстро.

Шарля и четверых сокамерников прикладами столкнули вниз по лестнице, по которой, много раз спотыкаясь и падая, они вышли во двор, ослепленные ярким солнечным светом. Их усадили в грузовик. Завелись двигатели. Шарль сидел во второй машине возле двери. Когда первый грузовик отъезжал, офицер, стоявший в глубине двора, крикнул:

— Бартелеми! Выйти!

Шарль похолодел. Он не нашел сил подняться.

— Бартелеми Шарль! На выход!

Шарль медленно поднялся.

— Бартелеми? — повторил офицер.

— Да, — ответил Шарль.

— Подойди!

Ноги не несли Шарля. Солдаты вытолкнули его наружу и подняли деревянное ограждение кузова. Шарль не двигался, не понимая, что происходит, боясь опять попасть на допрос, подвергнуться пыткам, как это было много раз. Впервые он позавидовал тем, кого увозили. Но тяжелее всего было видеть изумление в глазах сокамерников: они приняли Шарля за «стукача». Он попытался жестом опровергнуть их догадки, но это было бесполезно. Грузовики уехали.

— Пойдем! — повторил офицер, толкая Шарля впереди себя.

Но вместо того чтобы отвести его в допросную, офицер вернул Шарля в камеру. Там Шарль приготовился провести самую страшную ночь в своей жизни, но в десять часов вечера дверь открылась и тот же офицер приказал Шарлю следовать за ним.

Не произнося ни слова, немец отвел заключенного на задний двор тюрьмы по коридору, в котором Шарль никогда не был, хотя был уверен, что его ведут на расстрел. Из коридора дверь вела на пустынную улицу, по которой мирно прогуливались голуби. Офицер протянул Шарлю клочок бумаги, на котором было написано: «Ул. Фобур-Сен-Мартен, 46», и, грубо вытолкнув его наружу, захлопнул за ним дверь. Сначала Шарль подумал, что это западня и что ему выстрелят в спину «при попытке к бегству», но поскольку ничего не произошло, он поспешил удалиться.

Улица вывела его на бульвар, где бурлила восхитительная вечерняя парижская жизнь. Он прошел сотню метров, заметил сквер, где уселся на лавочку, сбитый с толку, не понимая, что он здесь делает. Шарль пришел к выводу, что во время пыток он проговорился и предал своих, находясь то ли в полусознании, то ли в полузабытьи, что часто случалось во время допросов. Он горько заплакал. Он оплакивал свои изувеченные руки, свою жизнь, теплый летний вечер, наполненный ароматами скошенной травы, этот прекрасный мир, в котором он уже никогда не сможет быть счастлив.

В начале июля Матильда получила письмо от Элизы, в котором та сообщала, что Шарль жив и прячется в ее магазинчике на улице Фобур-Сен-Мартен. Женщина тут же решила, невзирая на опасность, отправиться в Париж. Поскольку Матильда не знала столицы, она попросила Люси поехать с ней, и вот десятого июля две женщины поездом отправились в Париж, где царила напряженная атмосфера. Со времени высадки союзников немцы были в невыгодном положении. Немецкие войска еще вели бои, в основном в Нормандии, в то время как Центральная Франция и провинция Лимузен в июне уже были освобождены.

Поздним вечером десятого июля Матильда и Люси прибыли в осажденный город и поехали на улицу Фобур-Сен-Мартен. Там Матильда наконец встретилась с Шарлем, который прятался в задней части магазинчика на кровати, наскоро устроенной для него Элизой. Состояние его было плачевным: глубокие раны на теле, руках и ногах — свидетельства пережитых жестоких пыток. Люси и Элиза оставили мужа и жену наедине. Шарль пытался улыбнуться, но от этой улыбки Матильде делалось еще больнее. Она склонилась над ним и не могла сдержать слез при виде незатейливых повязок, из-под которых проступали раны от гестаповских побоев.

Элиза объяснила, что не могла перевести Шарля в больницу, поскольку все они контролировались немцами. Она сама с помощью надежной санитарки ухаживала за Шарлем. Также она не могла поселить его на улице Суффрен, поскольку нельзя было требовать от Ролана, ее мужа, больше, чем он уже сделал, хотя он сам чувствовал, что ветер поворачивает в другую сторону. Матильда поблагодарила Элизу, понимая опасность, которой та подвергалась, приютив Шарля в то время, когда немцы свирепствовали, усиливали проверки, аресты и казни.

Первую ночь Матильда пожелала провести рядом с мужем. Элиза и Люси ушли после прихода санитарки, которая, боясь развития гангрены, каждый вечер приходила осматривать Шарля. Она настаивала на госпитализации вопреки всем опасностям, но Элиза была против, и Матильда была с ней согласна.

Матильда легла рядом с Шарлем, рассказала ему о том, что произошло в его отсутствие, как арестовали и на следующий день отпустили Франсуа, о страшных событиях в Тюле и Орадуре, об освобождении городов в провинции Лимузен в июне. Шарль, который ничего об этом не знал, воспрял духом. Он ничего не сказал ей о том, что с ним произошло. И есть ли слова, которыми можно описать подобную жестокость? Несколько раз, поднимая руки, Шарль спрашивал Матильду:

— Смогут ли они когда-нибудь держать мел и перо?