Книга Праздничный пикник - Рекс Стаут

Она позволила сыну снять с нее меховое манто и снова потянулась к бокалу. Когда Лео, положив норку на диван, вернулся к стойке, каждый из нас уже взял по бокалу и все взоры устремились на Боттвайля.

Он обвел всю компанию глазами.

– Бывают времена, – провозгласил он, – когда царствует любовь. Бывают времена…

– Подождите минутку, – прервал его Кирнан. – Вы тоже должны получить удовольствие. Вы же не любите шампанское.

– Ничего, Эл, глоточек я стерплю.

– Но удовольствия не получите, – возразил Кирнан. – Подождите.

Он поставил бокал на стойку, быстро прошагал к двери и вышел. Пять секунд спустя Эл возвратился с бутылкой в руке. Когда он повернулся к Санта-Клаусу и попросил чистый бокал, я разглядел надпись на этикетке: «Перно». Кирнан извлек из горлышка пробку, которая на две трети торчала наружу, – было ясно, что бутылку уже откупоривали, – наполнил бокал наполовину и протянул Боттвайлю со словами:

– Вот, теперь мы все насладимся.

– Спасибо, Эл. – Боттвайль взял из его рук бокал с перно. – Мой тайный явный порок. – Он поднял бокал. – Итак, я повторяю, что бывают времена, когда царствует любовь. Санта-Клаус, а где ваш бокал? А, вам, должно быть, маска мешает… Бывают времена, когда крохотные демоны прячутся по своим норкам и даже уродство принимает прекрасное обличье, когда свет озаряет самые темные углы, когда теплеют самые холодные сердца, когда трубят трубы, возвещая о том, что эпоха счастья и доброжелательства сменяет века тьмы, зависти и злобы. Вот сейчас как раз такое время. Веселого Рождества всем! Поздравляю вас!

Я уже собрался было чокнуться, но, увидев, что и душечка, и босс подносят бокалы к губам, последовал их примеру, как и все остальные. Мне подумалось, что красноречие Боттвайля заслуживает большего, чем один глоток, поэтому я залпом опорожнил бокал и краешком глаза заметил, что и Боттвайль от меня не отстает, явно воздавая должное своему перно. И тут заговорила миссис Джером.

– Как это было прекрасно! – провозгласила она. – Просто изумительно! Я хочу записать эту речь и опубликовать ее. Особенно ту часть, где трубят трубы… Курт! В чем дело? Курт!

Боттвайль выронил бокал и обеими руками ухватился за горло. Когда я шагнул к нему, он вдруг резко выбросил руки вперед и хрипло крикнул что-то вроде «поздравляю». Я не вслушивался.

Остальные тоже устремились к нему, но я, имея за спиной множество подобных случаев, подоспел первым. Когда я подхватил падающего Боттвайля, он уже хрипел и задыхался. В следующую секунду его тело скрутила настолько сильная судорога, что оно едва не вырвалось из моих объятий.

Вокруг слышались испуганные восклицания, хотя никто не кричал и не визжал. Кто-то вцепился в мою руку. Я велел всем расступиться и освободить побольше места. Но в этот миг тело Боттвайля так резко обмякло, что я едва не упал. Точнее, наверняка упал бы, если бы Кирнан не успел схватить Боттвайля за руку и удержать.

– Позовите врача! – выкрикнул я.

Черри кинулась к столику, на котором стоял позолоченный телефонный аппарат. Мы с Кирнаном уложили Боттвайля на ковер. Тот был без сознания, часто и мелко дышал, на его губах выступила пена.

– Сделайте что-нибудь! Да сделайте же хоть что-нибудь! – причитала миссис Джером.

Но ничего сделать было нельзя – я это знал. Еще несколько секунд назад я уловил знакомый запах. Теперь же, нагнувшись и принюхавшись, окончательно убедился в своей правоте. Нужно было подсыпать большую дозу, чтобы яд подействовал с такой убийственной силой и быстротой.

Кирнан развязал потерявшему сознание Боттвайлю узел галстука и ослабил воротник. Черри Квон сказала, что одного врача не застала и пытается дозвониться до другого. Марго, сидя на корточках, стаскивала с Боттвайля туфли. Я мог бы сказать ей, что с таким же успехом он может умереть и обутым, но промолчал. Держа Боттвайля за запястье и приложив другую руку к его груди, я буквально ощущал, как уходит из него жизнь.

Когда пульсация и сердцебиение прекратились, я взял его руку, сжатую в кулак, разогнул средний палец и надавил на ноготь, пока тот не побелел. Когда я отнял свой палец, ноготь остался белым. Я отщипнул от ковра ворсинку, приказал Кирнану не шевелиться, приложил ворсинку к ноздрям Боттвайля и сам задержал дыхание на тридцать секунд. Ворсинка не шелохнулась.

Я встал и произнес:

– Его сердце больше не бьется, и он не дышит. Если бы врач подоспел в течение первых трех минут и промыл ему желудок особыми средствами, которых у доктора наверняка бы с собой не оказалось, один шанс из тысячи еще бы оставался. А так…

– Может быть, вы хоть что-нибудь сделаете? – прокудахтала миссис Джером.

– Нет, ему уже не помочь. Я не представляю закон, но, будучи частным сыщиком, мог бы…

– Сделайте что-нибудь! – истошно завопила миссис Джером.

Из-за моей спины донесся голос Кирнана:

– Он мертв.

Я не стал поворачиваться и спрашивать, как он это определил. Вместо этого я сказал:

– Его напиток был отравлен. До прихода полиции никто не должен ни к чему притрагиваться. Особенно к бутылке перно. И никто не имеет права выходить из этой комнаты. Вы должны… – Я замер как громом пораженный. – А куда делся Санта-Клаус?

Все головы повернулись к стойке бара. Бармен исчез. Чтобы проверить, не упал ли старина Санта в обморок, я протолкался между Лео Джеромом и Эмилем Хетчем, заглянул за стойку, но и на полу никого не было.

Я резко развернулся:

– Кто-нибудь видел, как он выходил?

Очевидцев не нашлось.

– К лифту не выходил никто, – заметил Хетч. – Я уверен. Должно быть, он…

И Хетч устремился к двери.

Я преградил ему дорогу:

– Оставайтесь здесь. Я посмотрю сам. Кирнан, вызовите полицию. Спринг семь-три-один-ноль-ноль.

Я вышел в левую дверь, прикрыл ее за собой и влетел в кабинет Боттвайля, где мне уже приходилось бывать. По своим размерам кабинет равнялся примерно четверти студии и выглядел куда скромнее, хотя отнюдь не убого.

Я подошел к дальней стене, увидел через стеклянную панель, что личного лифта Боттвайля на месте нет, и нажал кнопку вызова. Что-то клацнуло, и кабина с жужжанием стала подниматься.

Когда она остановилась, я открыл дверцу и увидел на полу Санта-Клауса, вернее, то, что от него осталось. Санта-Клаус растаял. В кабине валялись шуба, шаровары, маска, борода, парик… Я не стал проверять, все ли на месте, поскольку должен был успеть сделать еще кое-что, а времени уже почти не оставалось.

Приперев дверцу лифта стулом, чтобы она не захлопнулась, я обогнул покрытый тончайшей золотой фольгой письменный стол Боттвайля и склонился над золоченой корзинкой для бумаг. Она была полна примерно на треть. Я начал в ней рыться, потом решил, что зря теряю время, и перевернул ее, высыпав все содержимое на пол, после чего принялся просматривать все бумажки подряд и поочередно швырять их в корзинку.