Книга Обольщение. Гнев Диониса - Евдокия Нагродская

Все! Все обстоятельства сложились так, как будто судьба гонит меня в Рим.

Опять получила письмо Скарлатти и официальное приглашение на его юбилей. И еще одно официальное приглашение, очень лестное для меня: я выбрана в жюри на выставке кружка художников. Знакомый скульптор, у которого я хотела заняться лепкой, откладывает на месяц свой отъезд для меня. Даже красавица Люция Песка, модная каскадная певица, соглашается позировать для одной из вакханок, если я буду в Риме не позже ноября. Я еду!

Поезд, пыхтя, шипя и пуская клубы удушливого угольного дыма, с итальянской беспечностью влетает в грязный вокзал Рома-Термини.

Всю дорогу я думала о том, что еду на похороны моей мечты, я готовилась к этим похоронам, я тысячу раз представляла себе эту встречу. Но все-таки, когда я вижу его фигуру на платформе, сердце мое замирает. Не спрятаться ли мне в купе, проехать до Неаполя и написать оттуда? А мое слово?

Нет, я хочу еще раз, в последний раз, взглянуть на него, услышать его голос, ведь через полчаса все будет кончено – мы расстанемся навеки.

Я решительно соскакиваю на платформу.

Он заметил меня, бросается ко мне, хватает мои руки и целует, целует…

Ну, еще усилие и – похороны закончены.

Я перевожу дух и говорю спокойным, официальным тоном:

– Как это мило, что вы встретили меня! Докончите же вашу любезность. Вот квитанция, прикажите фа-кино получить мой багаж.

Он сразу выпускает мою руку. Он, верно, смотрит на меня, но я роюсь в сумочке и продолжаю, смеясь:

– Однако Рим встречает меня нелюбезно. У нас в Петербурге погода лучше… Я привезла вам, конечно, массу поклонов от наших. Женя даже хотела послать вам банку ежевичного варенья, но, простите, я испугалась подобного багажа.

Моя глупая болтовня, мой смех – это похоронный звон… Факино – факельщик. Пыхтящий автомобиль – погребальная колесница, вонь площади Термов – фимиам. Как прозаично хороню я тебя, моя любовь! Слез нет – я наплачусь в номере отеля: небо, серое небо, плачет за меня. Молчать мне тяжело, и я самым любезным образом болтаю без остановки: о музыкальных успехах Жени, о последних политических новостях…

Он иногда поднимает на меня глаза и потом опять молча смотрит в окно. Лицо его бледно, губы сжаты, брови нахмурены, но как прекрасно, как удивительно прекрасно это лицо с этим выражением сдержанной скорби.

Сердце мое рвется, ноет, голова кружится. Как я неосторожно понадеялась на свои силы! Что я делаю! А Илья, Женя… семья… долг… рассудок… воля?..

Э! Пусть все летит к черту! Пусть все пропадет!

Я кладу дрожащую руку на его плечо, наклоняюсь к нему и шепчу, глядя безумными глазами на его губы:

– Разве меня не хотят поцеловать?

Из груди его вырывается не то стон, не то крик. Он схватывает меня, и поцелуи сыплются градом на мое лицо, на руки, на платье.

– О, как ты меня испугала, злая! Милая, милая! Автомобиль останавливается, чтобы пропустить трамвай. Я смеюсь нервным смехом и отстраняюсь.

– Тише, тише, нас видят в окно.

Мне приходится уговаривать его, как ребенка, отпустить меня в отель, куда послана телеграмма, где меня ждут.

– Зачем? Мы поедем ко мне, у меня все готово для тебя.

– Невозможно, – уговариваю я его, счастливая, что могу прижаться к его плечу, могу целовать его щеку, его глаза и наслаждаться этим прикосновением… Но я больше владею собой.

– Разве «там» не все кончено? – спрашивает он, слегка отстраняясь.

– Милый, это потом, потом! У меня впереди два месяца! – говорю я, гладя его волосы. Я так давно мечтала погладить их.

Он смотрит на меня с упреком.

– Знаешь ли ты, что я ехала сюда в полной уверенности, что скажу «нет»! Я так была уверена!

– Злая!..

– А когда я увидела твои глаза, твои ресницы, вот это местечко между щекой и шеей, я все забыла… Я люблю, люблю тебя!

Он смотрит на меня совсем безумными глазами. Я закрываю ему их рукой и говорю:

– Мы сейчас подъедем к отелю. Возьми себя в руки. Через час я буду там, где ты хочешь.

– Отодвинься от меня… Там, за углом, я буду ждать, ровно через час… Не томи меня. Нам надо так много сказать, спросить… Смешно думать – мы так мало знаем друг друга. Я отпущу слуг… Мы будем одни…

– Ради бога, милый!.. Мы подъезжаем.

Ах какая копунья эта Беатриче! Как долго она мне приготовляет ванну. Уже прошло сорок минут со всей этой возней. Скорей… Я не успею как следует одеться! Я не могу заставлять его ждать и в то же время хочу быть красивой!..

Думаю ли я о чем-нибудь? Нет, все ушло куда-то далеко, это все потом, потом… Потом я буду терзаться совестью, плакать, мучиться, может быть, раскаиваться, но теперь скорей, скорей! Он меня ждет…

Он меня ждет. Лицо его бледно. Он берет меня под руку, и мы идем молча.

Вдруг он останавливается.

– Не могу идти. Я позову ветуру, – говорит он, тяжело переводя дух.

– Это далеко?

– Нет, несколько шагов, но…

– Это ребячество, – смеюсь я. Мы опять идем молча.

У калитки он вынимает ключ, но руки его дрожат, он не может попасть в замок. Я беру ключ и открываю калитку. Он ведет меня через красивую мраморную террасу в большую строгую гостиную.

– Ты у меня, Тата, и моя, – говорит он. – Снимай пальто и шляпу, будь хозяйкой. Приказывай мне.

Он открывает дверь в спальню – большую, светлую.

Я вижу массу роз в вазах, на широкой кровати, на туалете и просто рассыпанных по полу.

Его руки дрожат, когда он мне помогает снять шляпу и пальто.

Я стою у большого венецианского зеркала, поправляю волосы и пьянею от запаха роз, от тепла камина, от этого прекрасного лица, отражающегося в зеркале за моим плечом.

Я смотрю на него, протягиваю ему руки и губы. Мгновение… Он схватывает меня, рвет на мне платье и шепчет, задыхаясь:

– Прости, прости… Я дикарь… Я грубое животное… Но я не могу, не могу, я так долго ждал тебя!

Вечер. Почти ночь.

В гостиницу отправлен посыльный с запиской. Я велела переслать мои вещи в мою мастерскую, где живет пока Вербер, и сказать, что буду там послезавтра.

Эту ночь и завтрашний день он требует себе. Я согласилась на все, но этот разговор меня отрезвляет. Я напоминаю ему, что мы не ели с двух часов дня.

Он достает мне из шкафа какое-то фантастическое одеяние из мягкого шелка и кружев, сам завязывает широкую ленту пояса.

– Я сам, сам одену тебя, Тата, я так мечтал об этом.

Как он умеет красиво любить!