Книга Королеву играет свита - Светлана Успенская

— Бедняжка, сиротинка, брошенная, — жалели ее соседи, и девочка запоминала новые для себя слова: «сиротинка», «брошенная», чтобы потом в бессознательном детском эгоизме вымогать у доверчивых взрослых лишний кусочек жалости.

Вскоре приехала мама. На этот раз она не привезла с собой конфет или шоколада, хотя была все такой же тормошливой и ласковой. И очень красивой!

— Выросла-то как! — Она порывисто прижала к себе дочь. Катя, как открытие, сообщила драгоценную новость:

— Я теперь «сиротинка» и «брошенная».

— Глупости! — оскорбленно фыркнула мать. — С чего это ты сиротинка при живой-то матери? Вот заберу тебя с собой, в Москву…

Но Катя ей не поверила. Она теперь не представляла себе жизни вне огромной коммуналки, без шкафа с рухлядью в коридоре, без Младшей бабушки, хотя и не очень-то ласковой, но в общем-то привычной и почти родной.

Бабушка о чем-то долго шушукалась с матерью. Катька в это время лежала под одеялом, приготовляясь спать. Напрасно она вслушивалась в полуночный шепот, в котором не разбирала ни слова.

— Когда две пенсии было, я разве чего говорила…

— Что ж мне, с ребенком в общежитие?..

— А Юрка?..

— Не хочу ему звонить, еще вообразит себе невесть что…

Под этот размеренный тягучий шепот Катя незаметно заснула. А утром мать объявила ей, как о деле решенном:

— Собирайся, едем с тобой в Москву. Будешь жить со мной.

Катя обрадованно вскинула длинные ресницы, но не очень-то поверила сказанному. Ехать ей никуда не хотелось, а особенно не хотелось ехать в Москву.

Она представила, как они поедут до вокзала в воняющем выхлопными газами автобусе, как ездили к Старшей бабушке на Волкове кладбище, когда ее укачало и стошнило на пальтишко. Она собрала в мешочек свои драгоценности, в числе которых была и мамина шпилька, и использованный патрончик помады, и даже разбитое красное стеклышко, найденное во дворе и мгновенно ставшее главным сокровищем коллекции.

— Что это? — спросила мать, увязывая чемодан с вещами. — А, мусор, — брезгливо произнесла она, и сокровища отправились прямиком в мусорное ведро.

Катя обиженно закусила губу, но ничего не сказала. В этот короткий миг ей почудилось, что вовсе не такой уж яркой и прекрасной будет отныне ее жизнь.

Тогда она неожиданно для себя расплакалась и уткнулась лицом в подол бабушки, которая сидела тут же, наблюдая за приготовлениями. Та произнесла суровым тоном без сантиментов, адресуясь дочери:

— Если будет трудно — привози, как-нибудь перебьемся. — Она немного помолчала (даже в молчании ее ощущалось невольное Осуждение) и вновь разомкнула мясного цвета губы:

— Еще неизвестно, каким этот твой новый окажется…

Поглядим еще!

Жизнь Тарабрина, внешне размеренная и благополучная, вскоре забуксовала. Внешне все было то же самое: выпивка, друзья, ночное шуршание пера по бумаге, тихие разговоры с женой, ее ангельское терпение… Но внутренне!

Семейная жизнь стала напоминать затхлое болотце с тухлой водой. Как-то все было слишком благополучно и пресно. Они стали все чаще ссориться, причем инициатором ссор, как правило, был Иван.

О его демонической неукротимой ревности, которой мог бы позавидовать даже хрестоматийный Отелло, ходили легенды. Однажды он спустил с лестницы своего закадычного друга лишь за то, что тот на прощанье галантно поцеловал руку жене. После этого их дружба, безоблачно просуществовавшая уже лет семь, закончилась навсегда.

Гуляя с Олей по улице, он, тихо закипая от гнева, подмечал беглые взгляды встречных мужчин.

— Ты на него смотрела! — уличающе торжествовал он. — Ты его знаешь!

— В первый раз вижу, — спокойно отвечала Оля, стараясь своим ровным поведением задушить назревавшую ссору.

— Жди меня здесь! — Клокоча от гнева, Тарабрин усаживал ее на скамейку и, засунув руки в карманы, уходил, пообещав вернуться через минуту. Мол, только за сигаретами заскочит в магазин.

Оля ждала на указанном месте час, два. Муж не появлялся. Она прохаживалась вдоль тротуара, ждуще выглядывая в потоке людей невысокую коренастую фигуру. Потом спрашивала у прохожих, который час, и, поняв, что муж не придет, в слезах возвращалась домой. Тарабрин заявлялся домой поздно ночью, пьяный. Он молча падал на пол и беспробудно засыпал. А утром повод ужасного вчерашнего загула забывался.

Его запои становились все чаще и отчаянней. Все чаще Тарабрин пропадал в веселых компаниях, где его ждали с распростертыми объятиями приятели. В ответ на упреки жены он мгновенно вскипал пьяной неукротимой ненавистью. У него появились случайные, нетребовательные женщины, готовые в любую минуту скрасить его жизнь. Деньги он зарабатывал тем, что снимался в фильмах у своих друзей, и сценариями. Постепенно он становился все более популярным. С увеличением популярности множилось количество приятелей, готовых с охотой поднести стакан.

Нелады Тарабрина с чиновниками, не дававшими ему снимать собственные фильмы, продолжались. Ему не хотелось произносить чужие, придуманные досужими сценаристами слова в надуманных историйках, разнарядка на которые спускалась сверху из ЦК. «Проходные» фильмы, за редким исключением, делались по одной схеме: в сюжете должны были быть положительные герои, которые горят желанием строить социализм, и отрицательные, которые тормозят темпы этого строительства своим отсталым мировоззрением. В финале моральная победа оставалась за первыми, а вторые должны были быть посрамлены или перевоспитаны положительным примером.

Положительные роли играли актеры геройской внешности с фанатичным блеском в глазах. Отрицательные персонажи обязаны были злобно хихикать, заискивающе-неприятно произносить реплики. Играть их должны были актеры с омерзительной черточкой в облике.

Целых два года он обивал пороги «Мосфильма», предлагая для съемок свой собственный сценарий про Пугачева, однако ему неизменно следовал отказ за отказом. Как тут не запить с горя?

Таяли, едва появившись в доме, деньги, скапливались в углу пустые бутылки, исчезали, затерявшись в сутолоке повседневной жизни, друзья. Жизнь катилась душным пыльным вагоном, который с адской скоростью мчится в неизвестном направлении, неумолимо отстукивая колесами уходящее время.

Ивану уже было далеко за тридцать, а он все еще ходил в подающих надежды дебютантах: начинающий литератор, опубликовавший несколько рассказов, начинающий режиссер, снявший два фильма, так и не пробившихся на широкий экран.

Вот только актерская судьба, которую он в глубине души считал для себя второстепенной, оказалась удачливой и яркой.

Незаметно подкралось, завалило столицу тополиным пухом лето 1964 года.

Всю весну Оля ходила бледная от авитаминоза, какая-то апатичная, точно у нее кончились силы, точно она выдохлась, сдулась как шарик. Она перестала вести борьбу с мужем и за мужа. Молчала, когда он приходил домой «на бровях», молчала в ответ на его раздраженные вопросы, во время стычек и споров, не проронив слова, уходила вон из комнаты.