Книга Патти Дифуса и другие истории - Педро Альмодовар

Я подхожу к ней поближе и представляюсь, я лучусь фальшивой любезностью, но Виктория либо на меня не смотрит, либо взгляд ее означает: «Кто это еще на мою голову».

Я крепко хватаю Педро под руку и тащу его прямо к кинокамере, мне нужно, чтобы слова мои не упали в пустоту, — пусть по возможности они останутся в вечности. Но Педро меня отстраняет:

— Патти, что ты здесь делаешь?

Это похоже на что угодно, только не на приглашение.

— Ты что, забыл про меня? — оглашаю я обвинение. — Ты превратил меня в подборку журналов «Эль Гальго», запылившихся, позабытых на полках закрывшейся книжной лавки.

— Не надо мелодрам, Патти. Это не в твоем стиле. Недостаток автора состоит в том, что он знает

о тебе гораздо больше, чем ты сама.

— Когда ты сдашь очередную главу про меня? «Эль Мундо» уже ждет.

— Никаких глав не будет, пока что. У меня нет времени.

— Это не только вопрос времени.

Я воспользовалась моментом, чтобы выразить свой протест:

— Я не согласна с тоном, которым ты в последнее время заставляешь меня говорить. Раньше я в каждой главе трахалась, а теперь без передышки читаю, рассуждаю о книгах, даю советы и жалуюсь. (Я даже хандрю в дождливую погоду! С каких это пор хорошие писатели соединяют дождь и депрессию причинно-следственными отношениями?) Я вовсе не против чтения, но я могла бы читать и трахаться одновременно. Ты недооцениваешь мои способности. Я могу есть, стричь ногти на ногах, курить, ширяться и говорить по телефону в одно и то же время. И разумеется, любить.

— Патти, ты забываешь, что ты — символ.

— У символов тоже есть личная жизнь, взять, к примеру, герцогов Виндзорских!

— Ты относишься к другому типу символов. Десять лет назад ты воплощала Безумие Восьмидесятых, а теперь — Глубокую Депрессию Девяностых.

Я возражаю:

— Но это несправедливо! Если я — твое отражение, то пусть я останусь молодой, пока ты не выживешь из ума. Преврати меня в идеал, над которым не властна реальность, как портрет Дориана Грея! Разрушайся сам, а я останусь божественной!

— Я пытался, но у меня не выходит.

— Я не хочу, чтобы по моей вине люди размышляли! Я хочу трахаться! Хочу быть легкомысленной и банальной! Я хочу вернуться к эйфории!

— Этого не может быть, Патти. В таком случае ты станешь мертвой или неизданной. К тому же сейчас у меня съемки, я не владею своим временем. Как я могу написать главу про тебя? Я не живу, мне не о чем рассказывать!

— Все оттого, что эта проблядушка Кика высасывает всю твою энергию!

Последние слова я произношу во весь голос, чтобы меня расслышала Вероника Форке[106]: я вижу, как она приближается, одетая пастушкой от Версаче.

Какие груди у этой поганки! К тому же они настоящие. Могу поклясться перед нотариусом.

Педро тоже замечает ее приближение:

— Не говори так про Кику, он твоя сестра-близняшка.

— Ты хочешь сказать — копия! Уму непостижимо: такой молодой, а уже повторяешься. Зачем же ты меня воскресил, можно узнать? Чтобы я оставалась немой, слепой и никак себя не выражала? Если бы ты, по крайней мере, посадил меня на иглу, я могла бы утешаться глюками!

Педро покидает меня на полуфразе: Виктория обратилась к нему с очередным идиотским вопросом, и вот он бежит к ней, словно бы знает ответ.

Пока я испепеляю своего автора взглядом, Кика приветствует меня улыбкой, запечатлеть которую можно лишь в широкоформатном кино:

— Привет, я Кика.

Она чмокает меня в щеку, потом в другую. Признаю, в ней есть очарование, и, стоит мне отвлечься, она меня покорит. Но я настроена воинственно, как на религиозном Диспуте, — с той лишь разницей, что ни мне, ни Кике кафедра для выступления не требуется.

— Ну а я Патти, и я качусь в пропасть по твоей вине. Я одна из тех трех с лишним миллионов паралитиков в поисках автора, который предоставил бы им частичку жизни, не важно, стоит ли ее проживать.

— Жизнь прожить всегда стоит, — говорит мне Кика. — В фильме меня насилуют четыре раза подряд, и это меня беспокоит, поскольку Педро хочет видеть меня оптимисткой, но не дебилкой, однако я тотчас восстанавливаю свои силы.

Что-то знакомое.

— Из всех возможностей я всегда выбираю лучшую.

— А если таковой нет?

— Я ее выдумываю.

Помню те времена, когда я сама так поступала и множественное изнасилование лишь приумножало мой оптимизм. Я была неудержима. Может быть, я становлюсь старше или это Педро повторяется, да к тому же становится старше?

— А что хорошего в том, что тебя четырежды насилуют, если потом даже не говорят спасибо?

Это были скорее мысли вслух, чем вопрос. Однако Кика — из тех, что всюду суют свой нос.

— Когда тебя насилуют четыре раза, это лучше, например, чем когда насилуют двадцать раз. А если выбирать между подорванной психикой (и слепой жаждой мести) и здоровой психикой, то второе, конечно, предпочтительнее.

— Я понимаю тебя, как оригинал понимает свое продолжение; при всем при том, красавица, ты просто дурочка!

— Это первое впечатление, не доверяй ему: по ходу фильма я эволюционирую. Ты застала меня в начале моей истории. Сейчас я немного растеряна, не понимаю, что происходит вокруг меня, но Педро уверяет, что это очень современно… что мир плывет по воле волн, но что я в конце концов спасусь, хоть никому до этого и не будет дела. Он хочет спасти меня, поскольку это то же самое, что спастись самому.

Я подвела итог:

— Он не имеет права навязывать нам собственную неуверенность. Нет такого права, Кика! Мы должны взбунтоваться.

— Что ты говоришь, дорогуша!

— Педро превратил тебя в патетический персонаж! Критики вас раздолбают.

— Я признаю собственную незрелость, но это так увлекательно, Патти. Вспомни о своей молодости. Ты тогда видела и ощущала мир иначе.

Вот зараза, у меня нет возраста! Персонажи не взрослеют и не старятся, стареет их автор.

— А как я смотрела на вещи, можно полюбопытствовать?

— Намного проще. Я дам тебе совет. Оставь Педро в покое, уходи и не провоцируй его больше. Ты — худшая часть его сознания, вечно брюзжащая. То, что он позволяет тебе существовать, — уже роскошь, а сейчас ты занимаешься настоящей провокацией. Я говорю это по-дружески, где-то здесь бродит убийца, и Педро использует его, чтобы избавляться от персонажей, с которыми он сам не знает, что делать…