Книга Хозяйство света - Дженет Уинтерсон

Когда пришло время плыть назад в Корнуолл, ты вышла и встала на узкой скале, и мы смотрели друг на друга, пока только вдвоем могли различить, где скала, где корабль, а где человек.

Море опустело. Небеса захлопнулись.

* * *

Затем король Марк послал меня за тобой — он хотел взять тебя в жены.

Ты сказала, что хочешь убить меня.

Снова я открыл тебе свое тело. Снова ты выронила клинок.

* * *

Когда твоя служанка принесла напиток, я знал, что ты хочешь меня отравить. Под скалами Корнуолла Король в своей барке был готов встретить нас, и я выпил воду, потому что это была вода. Твоя служанка подала мне воду. Ты тоже выпила, и упала на палубу, а я подхватил тебя и держал, пока бросали якорь и корабль покачивался. Ты оказалась у меня в руках впервые и произнесла мое имя:

— Тристан.

Я тебе ответив:

— Изольда.

Изольда. Мир стал словом.

* * *

Мы жили ради ночи. Факел в твоем окне был мне сигналом. Если он горел, я не приближался. Если ты гасила его, я шел к тебе — потайные двери, темные коридоры, запретные ступени, — сметая страх и приличия, словно паутину. Я был внутри тебя. Ты вмещала меня. Вместе, в постели, мы могли спать, могли грезить, и если слышали скорбный крик твоей служанки, говорили, что это птица или собака. Я никогда не хотел просыпаться. К чему мне день? Свет есть ложь. Только здесь, где солнце убито, а руки времени связаны, мы были свободны. Заточенные друг в друге, мы были свободны.

* * *

Когда мой друг Мелот устроил засаду, я, наверное, догадался. Я повернулся к смерти лицом, как поворачивался всем телом к любви. Я бы позволил смерти наполнить меня, как ты меня наполняла. Ты прокралась сквозь рану по кровеносным сосудам, а кровь всегда возвращается к сердцу. Ты текла во мне, и я краснел, как девица, в кольце твоих рук. Ты была в моих артериях и в моей лимфе, ты была цветом под моей кожей, и если мне случалось порезаться, рана истекала тобою. Красная Изольда, живая в моих пальцах, сила крови всегда возвращала тебя к моему сердцу.

* * *

Когда Марк обнаружил нас, была битва; я сражался у дверей, пока ты не спаслась бегством. Потом я в последний раз схватился с Мелотом, моим другом, моим верным другом, и занес над ним свой меч, красный от крови. Когда же он поднял на меня свой, я отшвырнул оружие и проткнул себя его мечом, под самыми ребрами. Кожа, зажившая едва-едва, тут же раскрылась вновь.

Очнулся я здесь, в своем замке за морем, меня перенес и охранял мой слуга. Он сказал, что послал за тобой, и там, конечно, виден парус, разве нет? Я уже видел его, стремительный, как сама любовь. Слуга взобрался на смотровую башню, но паруса не было.

Я вложил руку в кровавую дыру под самыми ребрами. Ее имя потекло сквозь мои пальцы — Изольда. Где же ты?

* * *

Тристан, я тоже не пила напиток. Не было никакого любовного зелья, только любовь. Это тебя я выпила.

Тристан, просыпайся. Не умирай от этой раны. Раздели со мной ночь, а утром умри со мною вместе.

Взор его поблек, дыханье замерло. Когда я впервые увидела его, он был недвижим и бледен, и поцелуем я вдохнула в него жизнь, хоть он не знал, каким искусством я владею.

Тристан, мир был устроен так, чтоб мы в нем обрели друг друга. Он увядает, этот мир, возвращается в море. Мой пульс убывает вместе с твоим. Смерть избавляет нас от мук разлуки. Я не могу разлучиться с тобой. Я — это ты.

Мир — ничто. Его создала любовь.

Мир исчезает без следа.

А то, что остается, — любовь.

Чайник «Самсона Крепкого» опустел.

Мрак и Пью пили чай в тишине, как обычно. Затем Мрак прервал ее.

— Помнишь ли гостя моего?

Пью пососал трубку, потом отозвался:

— Дарвина? Как не помнить. Сольт просто кишел народом, точно сыр мышами.

— Я проснулся в одном мире, а лег спать уже в другом.

— Чудил он, Ваше Преподобие. Мальчишка забавлялся с ракушками.

— Нет, это не причуда, Пью. Мир намного старше, чем нам грезится. И о том, как он возник, мы едва ли имеем представление.

— Вы, стало быть, не верите, что добрый Боженька сотворил его за семь дней?

— Нет, не верю.

— Да, тяжко вам тогда.

— Тяжело, но не так, как все остальное.

Вновь повисло молчание. Мрак наклонился в кресле, чтобы перешнуровать сапоги.

— Помнишь ли гостя моего?

Словно паровой двигатель, Пью выпустил громадный клуб дыма, потом отозвался:

— Стивенсона? Как не помнить. Носился тут вверх-вниз по маяку, даже не кашлянул ни разу, хоть поговаривают, что в легких у него больше дыр, чем в сетях для трески.

— Он опубликовал свою книгу. Вот, прислал мне сегодня.

Мрак протянул книгу Пью, а тот провел руками по обложке, ощупывая тисненую кожу и награвированный заголовок. «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда».

— Это о хозяйстве света?

— В определенном смысле — да, если заботиться о свете должны мы все.

— Это уж точно сказано.

— Эта его история — о человеке по имени Генри Джекил; о настоящем светоче, блестящем примере для всех, носителе выдающегося ума и пылком филантропе.

— И вот… — сказал Пью, снова набивая трубку, чувствуя здесь историю.

— И вот с помощью препарата, произведенного им в своей лаборатории, Джекил мог по желанию превращать себя в приземистое темное создание по имени Эдвард Хайд. Позорное и гнусное отродье. Но все обернулось так, что Хайд мог открыто делать то, к чему Джекил стремился тайно. Один был сама добродетель, другой — сам порок. Могло казаться, что они совершенно отдельны друг от друга, но ужас в том, что они по-прежнему были одной личностью. Послушай, как Джекил убеждает себя:

Если бы только, говорил я себе, их можно было бы расселить в отдельные тела, жизнь освободилась бы от всего, что делает ее невыносимой; дурной близнец пошел бы своим путем, свободный от высоких стремлений и угрызений совести добродетельного двойника, а тот мог бы спокойно и неуклонно идти своей благой стезей, творя добро согласно своим наклонностям и не опасаясь более позора и кары, которые прежде мог бы навлечь на него соседствовавший с ним носитель зла.[13]Пью пососал трубку:

— Я бы скорее прогулялся ночью в компании негодяя с чистым телом, чем со святым в чистых одеждах.

— Среди преступлений этого Хайда было и убийство, и спустя некоторое время Джекил, конечно, обнаружил, что остается Хайдом даже по приеме препарата, что возвращал его в прежнее обличье. Постепенно Хайд одерживал полную победу.