Книга Народ лагерей - Иштван Эркень

* * *

Пожалуй, не такая уж большая беда, что картину общественного развития лагерей мы попытались нарисовать с точки зрения еврейского вопроса. Но картина эта неполная: отсутствуют оттенки и краски, поверхностные явления. Прежде всего то общественное явление, которое характеризует плен не меньше, чем тоска по родине: торгашество.

Венгры, которые — абстрагируясь от лошадиных барышников, цыган и армян — считались породой нежизнестойкой, в плену по части торговой сметки переплюнули всех итальянцев, швабов и евреев. Однажды, когда старина Лайош Чехаш предлагал на продажу курильщикам свежий (и непрочитанный!) номер газеты «Игаз Со», я даже спросил у него: «И не совестно вам, дядюшка Лайош?..» Он пожал плечами и улыбнулся: «Ум для того и даден мадьяру, чтобы им пользоваться!»

Умом и вправду мадьяры были не обижены, во всяком случае применительно к коммерции. «У вас с чего начиналось?» — поинтересовался я у одного музыканта, которого перевели к нам из киевского лагеря. По его прикидке, у них торговый оборот развернулся примерно весной 1944 года. Первую сделку предложил некий горный пастух румын, который на утренней перекличке поинтересовался у стоявшего рядом венгерского крестьянина, доводилось ли тому пробовать шпинат. Как же, как же, доводилось… А сейчас нет ли желания отведать? — Желание-то есть, да вот шпината нет! Можно ведь купить… — надоумил его румын. Купить? Это что-то новенькое! Но за сколько? И чем расплачиваться?

Хлебом, естественно. За половину дневной пайки — полный котелок шпината… Сырой шпинат… — засомневался мадьяр. Какое там сырой! В готовом виде, с подливкой и с маслом. Сплошные витамины… Слово «витамины» подействовало, и обмен состоялся. Простак мадьяр до вечера поедал зеленую тюрю и диву давался, что бы это могло быть такое. Вареное — точно, а на шпинат совсем не похоже. К вечеру он сообразил, что его накормили вареной травой. До конфликта дело не дошло, но на другой день уже двое предлагали на продажу отварной шпинат в холодном виде, с подливкой и маслом.

* * *

Лагерь пересекала широкая дорога. По вечерам, после работы, когда бригады возвращались на зону, здесь кишел народ и шла бойкая торговля. Покупатели и продавцы объяснялись на четырех языках, и с течением времени ассортимент расширялся. Можно было купить отруби, яблоки, черную патоку, хлеб и те поскребки, что извлекались из пекарских форм. «Помидор, помидор!» — выкликал торговец румын; резчик трубок хриплым голосом предлагал свой товар: «Кто желает трубку с чертовой головой, складной мундштук, стеклянное сердечко, румынское и венгерское?» На стеклянном сердечке красовался венгерский или же румынский флаг, значок можно было пришпилить к шапке, чтобы тебя не сочли за немца. За этим делом тут строго следили.

Крестьяне с Большой Венгерской низменности, которые у себя на родине и в сельскую лавку-то входили, сняв шляпу, здесь своей изобретательностью способны были посрамить даже столичных старьевщиков. Очень большим спросом пользовались штаны. Присмотрев подходящую жертву, соблазнитель совал ей под нос жареный пирожок. «Снимай с себя свою рванину, приятель. Взамен получишь добротные немецкие штаны и пять пирожков…»

Каких только диковинных вещей не пускали в продажу, в особенности со временем, когда пленным за работу стали платить: фотопленку и граммофонные пластинки, напильник, стамеску, платяные вешалки. Однажды кто-то выставил на продажу канарейку, другой предлагал купить электромоторчик мощностью в половину лошадиной силы. Стоит его только включить в розетку, и он мигом начнет работать, клялся продавец. «На какое напряжение?» — «Да на любое!» — «А что я с ним буду делать?» — «Перепродашь!» — гласил ответ. Оно и понятно: ведь ни граммофонным пластинкам, ни электромотору, ни канарейке нельзя было найти применения.

Заключались и сделки в долг. Завтра пойду на работы и за зоной загоню башмаки или медную дверную ручку, а уж сейчас желательно получить на эти деньги махорки… Сделка рискованная, поэтому стороны особо уславливаются, кто понесет убытки в случае, если охранник у ворот конфискует товар. Но такое случалось редко — где уж там обыскать три тысячи человек! Бывало, проносили под одеждой чуть ли не двадцать кило хлеба, а один ловкач протащил в лагерь тридцать килограммов масляной краски. Краску скупила кухня в обмен на кашу. Фундамент кухонного домика засверкал свежей покраской, а удачливый коммерсант пятьдесят дней кряду получал двойную порцию каши. Такой крупной сделке радовались все, это вам не какая-нибудь мелочевка!

* * *

Откуда берется товар, докопаться нелегко. Многое приносят с воли, но немало поступает и из карантина, то есть изолированной части лагеря, где новички должны отбыть карантинный срок в двадцать один день. Входить туда запрещается, но все же можно проникнуть и пустить слух, что на завтра, мол, намечается повальный обыск — по-лагерному «шмон» — и тогда все заначки отберут. Новенькие задешево отдают припрятанные вещи: рубаху, сапоги, увеличительное стекло, женские трусы, даже шелковые чулки и бюстгальтер. Никто ни разу не поинтересовался: «Откуда это у тебя?» Достаточно того, что вещь есть, имеется в наличии и годна к продаже.

Напоследок мы оставили вопрос, из чего складывается начальный капитал. Доходчивее всех сформулировал объяснение один крестьянин из комитата Шомодь: «Два дня хлеба в рот не брал. Хочешь накопить отправную сумму — изволь проявить силу воли. За две хлебные пайки уже можно разжиться стаканом табака или махорки… Курево я распродал в лагере по щепотке — запас хлеба удвоился, махорки тоже. Нужно выдержать: не есть и не курить, пока не сколотишь начальный капитал — три стакана. А тогда уж можно заняться перепродажей…» — то есть наращивать прибыль. Отсюда всего лишь один шаг до Пала Лазо, который отказывал себе в еде, зато скопил девятнадцать тысяч рублей. На шее у него висит мешочек с золотом — четверть кило, не меньше. Это золото Лазо намерен вывезти домой из плена.

* * *

Так протекала жизнь в лагере для рядовых. Но в Усмани, где содержались только офицеры — две тысячи триста венгерских офицеров, — там можно было раздобыть все на свете: золотую медаль в честь коронации Георга V, кольца, жемчуг, золотой лом. Десяти- и двадцатидолларовые банкноты были в массовом обращении, а на рубли считали десятками и сотнями тысяч. В кухне за килограмм смальца или сала брали сто рублей, и питание было конечно же никудышным: все жидкое, безвкусное, обезжиренное; советское командование выделяло продукты, а распоряжались ими сами пленные. Надо понимать, присваивали себе господа офицеры. Харч в усманском лагере был прескверный, зато офицеры обзавелись собственной золотоплавильней.

В 45-м году там орудовала форменная бандитская организация. По свидетельству прапорщика Кальмана Ауэра, заправлял всеми темными делами капитан Бела Галл — толмач, заместитель заведующего кухней и бандитский главарь в одном лице; капитаны Акош Сепеши и Ласло Сабо были скупщиками, адвокат Бежила предоставил капитал, а капитан Эсени выполнял роль посредника.

Шайка эта обирала всех подряд. Жиры, сахар, консервы — ради этого голодный офицер готов был пожертвовать даже обручальным кольцом. Кольца отправлялись на переплавку, а слитки бандиты делили между собой. За часы или кольцо главврач больницы не выписывал больного даже после излечения. Если поторговаться, мог добавить маслица в придачу — Бела Гал и врач ведь были заодно. Доктор Ковач, кстати сказать, был профессиональным врачом, в чине полковника.