Книга Такая вот странная жизнь - Энрике Вила-Матас

– Я люблю опасность так же, как ее любит мой отец.

Услышав это в первый раз, мы не придали его словам никакого значения, попросту пропустили их мимо ушей. Хотя фраза прозвучала более чем странно: ведь отца-то у Руиса не было, и он жил с матерью, хозяйкой магазина, расположенного неподалеку.

Поначалу Рамон считался другом одного только Максимо – в школе они сидели за одной партой, – но он так часто бывал у нас дома, что стал вести себя по-приятельски и со мной, несмотря на то, что я был на три года младше – а в таком возрасте подобная разница кажется пропастью. Мало-помалу он пробудил во мне огромный интерес – и он сам, и те истории, которые он нам рассказывал, когда мы у открытого окна курили сигареты «Румбо». Выдуманные истории.

Чуть позже он во второй раз повторил, что любит опасность так же, как любит ее отец, и мы с Максимо молча уставились на него, изобразив на лице нечто, означающее: твоя фраза звучит более чем странно, куда правильнее было бы сказать: «Я люблю опасность так же, как любил ее мой отец». Отец его умер четыре года тому назад.

Он тотчас понял смысл нашего и на самом деле очень красноречивого молчания и, швырнув непотушенную сигарету в окно, принялся рассказывать о том, что именно случилось однажды ночью четыре года назад. Итак, в ту ночь он долго ждал, пока мать заснет, чтобы неслышно одолеть тридцать ступенек – то есть спуститься из жилых комнат в магазин – и попытаться стащить у отца несколько сигарет. Ему было просто необходимо совершить эту гнусную кражу. В школе все товарищи смеялись над ним – ведь, достигнув вполне солидного возраста, он еще не сделал ни одной затяжки. Так что, взяв лампу, Рамон спустился по лестнице, прокрался в магазин и завладел двумя пачками сигарет «Румбо», но тут ему пришлось быстро нырнуть под прилавок, потому что за дверью, выходящей на улицу, раздались шаги, потом послышался скрип ключа, повернутого в замочной скважине, потом голос – голос отца, который произнес, обращаясь к двум мужчинам:

– Проходите, господа, но, пожалуйста, постарайтесь не шуметь, мои домашние спят наверху.

Руиса больше всего удивил тон, каким говорил отец, чем-то отличавшийся от обычного. Там, за прилавком, обмирая от страха, мальчик понял, как мало знает собственного родителя: оказывается, кое в чем они были похожи, и отцу тоже нравилось тайком делать что-нибудь запретное.

– Хорошо, вот донесение, – произнес голос отца.

– А почему оно подписано английским именем? Зачем вам понадобилось придумывать какого-то Hugh Green? Почему вы не выбрали любую распространенную испанскую фамилию?

– Потому что это может провалить все дело, – очень сердито возразил отец, – Господа, мне кажется, вы ничего не поняли. Ваша задача – передать бумаги, и не более того, пожалуйста, не задавайте лишних вопросов. Не вам судить, тем ли именем они подписаны.

– Извините, мы просто спросили…

– Хорошо, теперь можно идти, – сказал отец.

– А вы не хотите попрощаться с семьей?

– Жена и сын спят, думаю, не стоит их будить. В конце концов, я ведь когда-нибудь вернусь. Во всяком случае, надеюсь, что вернусь…

– Задание опасное, сеньор Грин. Но нам известны ваши храбрость и смекалка, поэтому мы верим, что удача вас не покинет…

Они вышли из магазина на улицу, а бедный Руис, все еще дрожа от страха, сидел в темноте за прилавком и курил свою первую в жизни сигарету «Румбо». А потом он взял аж целых сто пачек сигарет и оттащил к себе в комнату. Он ведь знал, что кража никогда не обнаружится, потому что на следующий день отца в магазине уже не будет и некому будет заметить пропажу.

Удар в нос, полученный от парикмахера, заметно подпортил мне физиономию – правда, остальные раны удалось замаскировать, стоя перед зеркалом в ванной комнате. Потом я направился прямо на кухню, и хотя это может показаться странным – ведь я только что решил поменять ни много ни мало как собственный литературный метод, а такое случается с человеком не каждый день, – но в данный момент меня занимали вещи вполне прозаические, вернее, даже совсем ничтожные: я думал о косидо, которое Кармина оставила для меня в холодильнике.

Я только что принял важное жизненное решение, и тем не менее все мои мысли занимало это вполне тривиальное блюдо. Что поделать, такова наша природа. За миг до гибели, когда нас, например, уже затягивает в пучину, мы вдруг вспоминаем какую-нибудь ерунду, скажем, то, как в далеком детстве услышали в полутемной комнате хруст материнских пальцев.

Итак, смотря спортивные новости по каталонскому телевидению, я быстро управился с косидо. Потом переключил канал и попал на прямую трансляцию концерта старой знаменитости – певца, которого я давно уже не числил в живых. Выплывший из небытия, он пел play-back[4]свою самую скучную песню, которая в моей памяти принадлежала какому-то далекому-предалекому лету: «Chérie je t'aime, chйrie je t'adore».[5]

На меня напала необоримая сонливость – вероятно, это было как-то связано с количеством съеденного косидо. Я нехотя полистал газеты, потом вдруг с непонятной жадностью принялся читать заголовки, но почти ничего не понял, потом прочел несколько заметок и почувствовал растерянность: большинство имен, там фигурировавших, были для меня пустым звуком. Я отыскал свой гороскоп, и можно было подумать, что его написала Росита: «Сегодня Луна сближается с Сатурном и Овном, из-за чего всплывают на поверхность некоторые обстоятельства, способные заставить вас принять решения, которые изменят вашу жизнь». Я снова пробежал глазами новости – с тем же результатом: я почти ничего не понял, кроме того, что похищены секретные документы испанских разведывательных служб. Уже почти засыпая, я задался вопросом: неужели это только что свершившийся разрыв с реальностью привел меня к столь печальному замыканию на себе самом? Я снова уставился на экран телевизора, и меня буквально загипнотизировал мультфильм про человека, который, шагая куда-то, до такой степени съежился, что стал напоминать высохшее в ореховой скорлупке ядро. Подумав, что человек этот похож на меня самого, я в душе посмеялся и еще раз послал реальность ко всем чертям. Хватит! С этим раз и навсегда покончено! Я выбрался из плена чужих трагедий – точнее, трагедий обитателей нашего района. Я сказал себе, что поступил совершенно правильно, бросив их всех на произвол судьбы, и таким образом, словно бы мимоходом, нарушил и без того хрупкое равновесие, свойственное реальности. Я сказал себе это, и вдруг мне показалось, будто я слишком уж съежился – короче, превратился в пленника самого себя. Мало того, я стал похож на своего отца, когда тот склонялся над асфальтом и разговаривал сам с собой или с подвальными крысами, и делал это всегда едва слышным и таинственным голосом, раскручивая тысячу и одно умозрительное рассуждение. Так что же получается: распростившись с реальностью, я превратился в высохший орех? Короче, я совсем запутался. Еще пара зевков. Сон в прямом смысле слова валил меня с ног. Я попытался вновь установить связь с реальностью, для чего опять прилип к телевизору. На платном канале показывали плывущую морскую свинью. От неожиданности – или от сонливости – я окаменел, сидя в своем кресле. Потом голова моя упала на грудь, что тотчас вывело меня из состояния бесчувственности. Морская свинья продолжала плыть.