Книга Красное ухо - Эрик Шевийяр

Ну а здесь черное мыло, изготовляемое деревенскими женщинами из заводских отходов, разъедает им кожу рук до дыр.

Тяжелый камень прижимает к земле концы пропущенных между пальцами ваших ног продольных нитей, в то время как ваша рука ловким движением продевает между ними нить поперечную. И вот, считай, уже освоил новую профессию ткача. Объем работы, сделанной за день, исчисляется в километрах. Это ткацкий квартал Бамако, расположенный аккурат между кладбищем автомобилей (или это паркинг?) и городской свалкой, на которой тоже кипит жизнь. Что ни говори, из всех относительных понятий понятие мусора самое относительное. В городе Сане трое большеглазых ребятишек завороженно смотрят, как Красное ухо поглощает рис под ореховым соусом. «Видимо, я произвожу на них впечатление своими красными ушами!» — догадывается он.

Насытившись, он отодвигает от себя тарелку, и его юные поклонники тут же растаскивают несколько недоеденных им рисинок.

В своей великой африканской поэме он нарисует медицинскую карту Мали. Щербатой строфой он расскажет о зубном кариесе, бредовой и путаной — о малярии, вялой и неровной — о шистосомозах, хромой — о полиомиелите, кстати, являющемся единственной на сегодня надежной защитой от СПИДа. И, наконец, тщедушной и опухшей строфой он поведает о недоеданиях в сельской местности.

Все это будет положено на музыку (уолд-мьюзик). Получится песня.

На языке бамбара, стоит тебе лишиться ноги, руки, глаза или хотя бы фаланги пальца, и ты становишься могото — остатком от человека. Пускай родной язык тебя не жалует, зато ты можешь положиться на своих братьев. Автомобиль остается ржаветь там, где отказал его мотор, равно как ослиный скелет там, где отказало ослиное сердце, зато упавшего могото всегда поднимут. У нас же все наоборот, замечает Красное ухо и принимается повторять на все лады, что из всех относительных понятий понятие мусора, безусловно, самое относительное.

Африканское золото лежит в прибрежных скалах или речных наносах, но техническая безграмотность народонаселения такова, что здесь еще только учатся доставать золото из карманов.

На этой возвышенной ноте Красное ухо захлопывает черный молескиновый блокнотик и открывает книгу. Кафка не решается жениться на Ф. Свои доводы против этого брака он излагает в пространном письме отцу девушки. Красное ухо зачитывает это письмо в Мопти, в прохладной и убогой комнате, украшенной большими и абсолютно неуместными вышивками (на одной — коррида, на другой — павлин на балюстраде тосканского дворца) и ширмой, за которой, размеренно сопя и ворочаясь с боку на бок, спят две приветливые матроны, предоставившие ему кров и стол.

Красное ухо какое-то время упивается всеми этими контрастами, но вот его голова тяжело падает на грудь, и минуту спустя его зычный храп полностью заглушает робкий присвист почивающих дам.

III

Он снова дома, но теперь он — Африканец. Стоит кому-нибудь произнести Мали, как он уже тут как тут: это имеет к нему непосредственное отношение, дайте высказаться эксперту. Если же собеседники обходят Мали стороной, он сам напоминает им о его существовании. Лето в Мали, фрукты в Мали, комары в Мали, школа в Мали, ночи в Мали, демократия в Мали, экология в Мали, музыка в Мали.

А когда речь заходит о вине, он говорит, что в Мали нет вина.

А если вдруг воцаряется тишина, он спешит ее нарушить, чтобы сообщить присутствующим, что в Мали тишина совершенно не такая, как здесь. В Мали тишина другой плотности, другой фактуры, если угодно. Она словно соткана из нитей иного сорта. А, да что там объяснять! Все равно это можно только почувствовать. Тишина в Мали — это нечто особенное. Тишина в Мали — это, ну как бы вам сказать. Тишина в Мали гораздо полнее. Гораздо плотнее и населеннее.

Гораздо шумнее, что ли.

Ни одна трапеза с его участием не проходит без слов ньебе[39]и сорго. Еще он любит слово фонио[40]и иногда умудряется ввернуть то под соусом гомбо. Господи, как же он нас утомил! А известно ли вам, что в Мали… А представьте себе, что в Мали… Мне, как человеку, только что вернувшемуся из Мали… Мне как человеку, любящему и знающему Мали… Если бы вы, как и я, побывали в Мали… Да взять хотя бы Мали… А вот в Мали, между прочим… Ну надо же, совсем как в Мали…

Хотя нет. Ничто никогда не бывает как в Мали. Потому что в Мали все совсем по-другому.

Да, здесь нет ничего общего с Мали, и он ясно дает нам это понять. То, что он пережил в Мали, это невыразимо словами, что, впрочем, может быть сказано по-разному. Невероятно, немыслимо, неописуемо, непередаваемо, неизъяснимо и невообразимо… Когда же синонимический ряд исчерпан, в запасе остается задумчивый взгляд, еще более красноречивый.

Все подробности считываются по взмахам его ресниц.

К нему быстро возвращается дар речи. Он говорит о звездном небе Африки так, словно вернулся с Сатурна. Что касается здешнего звездного неба, он старается на него не смотреть. Пустая трата времени и сплошное разочарование. Он уже видел все, что можно узнать о небе. Астрономия для него пройденный этап. Там, в Мали, звезды совсем не такие, как здесь. То, что мы видим здесь, — бледная копия того, что он видел там. Так что ему не имеет смысла задирать голову, рискуя свернуть себе шею, ради этой дешевой бутафории.

Носком ботинка он сердито пинает ни в чем не повинный камень.

Он вернулся в свой скучный, серый город в последний день карнавала перед началом Великого поста. Все бросали конфетти. Ему, вкусившему безудержного африканского веселья, эта пародия на праздник казалась зрелищем удручающим. Сыпавшаяся на головы прохожих красно-сине-зеленая стружка радовала не больше проливного дождя, и мутная весенняя слякоть делалась от нее только вязче и противнее. Улицы были запружены людьми, но казались пустыми. У него язык не поворачивался назвать этих жутких прохожих, эти серые маски «народом».

А что если Белые — это мертвые Черные?

Проходя мимо витрины магазина, он украдкой косится на свое лицо, убеждаясь в том, что его черты выразительны и энергичны и лучшего определения для него просто не придумать. Он бывал в Толомандио, Тьенфале, Морибабугу, Сале, Табакоро, Сирибугу, Зантигиле, Володо, Марке, Кунге, Корокоро, Бле, Тиголе, Йоги, Фанзане, Синзане, Кумуни, Томале, Гуни, Вакоро, Мафейе, Териабугу, Ниамосо, Самане, Янгасо, Н’Гуме, Даклане, Мансаре, в отличие от некоторых.

И кое-где даже не раз.

Он как свои пять пальцев знает Диабугу, Замбугу, Бингедугу, Диалакоробугу, он — Африканец, ему больно смотреть по сторонам, его взгляд повсюду натыкается на стены. Он несдержанно смеется. Его рука не выпускает твоей руки. Сядь же за его стол, испей воды из его чаши, отведай еды из его тарелки, влейся в его танец, отдай ему своих детей на воспитание — он воспитает их как своих собственных. Он — Африканец. Он мужественно переносит свое изгнание, но внутри него все поет: Африка! Африка!