Книга ИнтерКыся. Дорога к "звездам" - Владимир Кунин

Держа меня на руках — еще не отошедшего от наркоза, с только что зашитой мордой и перевязанной задней лапой, — Мой Шура тут же рванулся к микрофону, чтобы заявить свою ненависть и презрение ко всем фашиствующим антисемитам, к любому национализму и ко всем собравшимся на этот митинг в частности.

Что тут началось!.. Почему нас там не прикончили — одному Богу известно.. Даже меня раз сто «жидом» обозвали!

Ладно, черт с ними. Не о них речь. Так вот, в этом баре пьяных было не меньше, чем на том митинге. Все столики заняты, ни одной свободной высокой табуретки у стойки бара... Шум, гам, музыка, крики!

В одном углу — разборки на разных языках с одинаковыми жлобскими интонациями; в другом — баварцы поют хором, стучат кружками с пивом по столам, в третьем — счастливо визжит наша черненькая Сузи, как говорит Шура Плоткин, «в жопу пьяная»; из четвертого угла — истерический заливистый собачий лай...

Мамочка родная!.. Да ведь это Дженни! Учуяла меня, лапочка, и надрывается...

Я голову из сумки высунул, она как увидела меня, так и совсем зашлась. Рвется с рук своей Хозяйки ко мне, та ей что-то тихо выговаривает, а напротив них сидит Человек с удивительно несимпатичным лицом, видимо, ее Хозяин и так злобно говорит, видимо, жене, по-немецки:

— Отнеси немедленно эту тварь в машину. Сама можешь не возвращаться.

Права была Дженни — Хам с большой буквы. Жена его встала, глаза полные слез, поцеловала Дженни в головку и унесла ее из бара.

Бармен как увидел нас, так сразу же мигнул двум здоровым молодым парням и глазами показал на крайний табурет у стойки. Там восседал уже хорошо поддавший финн с бутылкой «Московской» в одной руке и со стаканом — в другой.

Парни неторопливо подошли к финну, вежливо взяли его под руки, приподняли, сняли с табурета и вынесли из бара вместе с бутылкой водки и стаканом.

— Садись! Будь гостем, — сказал моему Водиле Бармен и показал на освободившийся табурет. — Сейчас я тебе хорошего пивка организую. Давай своего... Я его заодно к Рудольфу определю. Там для них всего навалом.

Водила передал сумку Бармену, и тот занес меня в закулисную часть бара — небольшую комнатку за занавеской, служившую Бармену, как я понял, и комнатой отдыха, и кладовкой. Два стула, маленький столик, наполовину занятый небольшим элегантным компьютером (несбыточная мечта Шуры Плоткина...), самые разные коробки, коробки, коробки с самыми разными бутылками, бутылками, бутылками... Два больших холодильника, внутренний телефон без диска и кнопок и неширокая кушетка с двумя чистенькими подушками — одна на другой. На верхней подушке — вмертвую дрыхнущий толстый, пушистый Рудольф.

Бармен поставил сумку со мной на кушетку и сказал мне:

— Буди, буди этого дармоеда. Он с утра глаз не открывал. Рудольф! Подъем! У тебя гости...

Из холодильника Бармен достал бутылку пива «Фишер», вылил ее в полулитровый высокий стакан и покинул нас.

Я слышал, как там, уже за занавеской, Бармен со смешком сказал моему Водиле:

— А вот и для вас пивко, сударь.

— Спасибо, браток, — ответил ему Водила. Бармен тут же стал разговаривать с кем-то по-английски, а Рудольф приоткрыл один глаз, уставился на меня и пробормотал:

— Не сплю я, не сплю... Вылезай из своей дурацкой сумки. Там под столом жратвы навалом.

Я вылез из сумки. Рудольф открыл и второй глаз, попытался перевернуть себя на спину, чтобы потянуться, но неловко брякнулся с подушки на кушетку. Некоторое время Рудольф неподвижно лежал, будто упал он не с подушек на кушетку, а с самой верхотуры Адмиралтейского шпиля на асфальт и разбился в лепешку.

Я даже малость перетрусил. Подхожу к нему и говорю по-нашему:

— Ты чего, Рудик? Тебе плохо, что ли?

— Почему? Мне лично хорошо, — отвечает Рудик. — Это тебе плохо.

— Ни хрена мне не плохо, — говорю. — Я тоже почти весь день спал.

— Ты спал, а я нет. Моему это только казалось. И поэтому я говорю, что тебе плохо.

Своей безапелляционностью, своим тупым упрямством этот жирный Рудольф вдруг начал меня дико раздражать. Так и захотелось дать ему по морде!

— Ну почему, почему мне должно быть плохо?! Что ты мелешь?!

— Потому, что теперь я знаю то, чего не знаешь ты. Жрать будешь?

— Нет. У тебя попить ничего не найдется?

— Вон — сливки.

— Я уже от этих сливок три раза гадить бегал. Обычная вода есть?

— Сейчас будет, — лениво сказал Рудольф и достаточно грациозно спрыгнул с кушетки на пол.

Под столом стояли три миски. Одна — полная всякой вкуснятины, вторая — со сливками, третья — пустая. Рудольф уселся точно напротив пустой миски, повернул голову к занавеске, отделяющей комнатенку от закулисной части стойки бара, и вдруг неожиданно громко завопил противным до омерзения голосом:

— Мяа-а-а-а!!!

— Тихо ты! — испугался я. — Услышат — скандал будет.

— Быстрей прибежит, — спокойно сказал Рудик. — Мяа-а-а!..

Бармен влетел в комнатку, увидел, что Рудольф сидит перед пустой миской, и тут же наполнил эту миску чистой свежей водой. И снова умчался за занавеску.

— Ну, как я его надрочил? — тщеславно спросил Рудик и добавил: — Ты пей, пей!..

— У тебя с ним такой серьезный Внутренний Контакт? — с уважением спросил я и принялся лакать воду.

— Боже меня упаси! Когда-то он пытался установить Контакт между нами, но я это сразу же пресек. На кой мне хрен, чтобы он все про меня понимал? Пошел он...

— Как же ты добиваешься, чтобы он верно реагировал на то, что ты хочешь?

— Самым элементарным способом — я выработал в нем три-четыре условных рефлекса, а больше мне от него ни черта не нужно.

Вот гадость-то! Какой отвратительный расчетливый цинизм и ничем не прикрытое потребительство. Ну не сволочь ли?! И это при такой обеспеченности!.. — подумал я и раздраженно спросил:

— Неужели в тебе нет к нему и капли благодарности? Я смотрю, он же на тебя не надышится, Рудик...

— Плевал я на него. Он это все обязан делать.

— За что?! — Я чуть не завопил от возмущения и почувствовал, что еще минута, и я разделаю этого жирного, пушистого, наглого Рудольфа, как Бог черепаху! Просто разберу его на составные части!.. — За что?! За то, что ты жрешь, пьешь, спишь и серешь за его счет! За то, что ты сутками жопу от его кушетки не отрываешь? За то, что он по первому твоему вонючему «Мяа-а-а!» бежит выяснять — что тебе нужно? За то, что он тебя за границу возит, в то время, когда миллионы Котов и мечтать об этом не могут?.. За что он все это тебе обязан, блядь ты толсторожая?!

У меня сама собой поднялась шерсть на загривке, прижались уши, мелко забарабанил хвост и непроизвольно обнажились клыки. Но Рудольф, надо отдать ему должное, не испугался. Напротив, очень спокойно, я бы даже сказал, благодушно переспросил меня: