Книга Лондонские поля - Мартин Эмис

— Значит, вам все известно о моем сексуальном…

— Вашем сексуальном… пунктике? Пристрастии? Жупеле?

— Извращении.

— Да ну! Это дело вполне обычное.

— Разве?

Теперь она смотрела на меня вполне открыто. Нижняя губа ее была выпячена со сдерживаемой враждебностью. Надо бы мне теперь же это уладить, подумал я. Иначе все может кончиться. И если я хочу от нее правды, то и сам должен выложить ей всю правду. А правда от нее мне необходима.

— Вы собираетесь «обратиться в полицию» по этому поводу? — спросила она.

— Знаете, все мы претерпеваем своего рода агонию, большинство из нас, — сказал я. — И я здесь не для того, чтобы вас судить.

— Благодарю покорно. А для чего вы здесь?

Я был близок к полному признанию, но сказал:

— Я просто-напросто наблюдатель. Или слушатель.

— И что мне в этом? Вы для меня лишь нежелательное осложнение.

— Может быть, и нет. Может быть, я помогу все упростить. Меня заинтриговали ваши слова о смерти любви… Николь, позвольте мне быть вашим дневником.

В этот момент она, должно быть, приняла решение. Почему она это сделала, я уяснил непосредственно перед уходом. Мы начали с визита Кита и говорили около сорока пяти минут. На все мои вопросы, даже самые дерзкие, она отвечала с продуманной ясностью и напряженным стремлением ничего не упустить. Я с трудом подавлял соблазн делать записи. А потом она бросилась в странствие по квартире: прошла по внутреннему коридору, скрылась в спальне, появилась снова.

— Я собираюсь выполнить свое обещание и удалиться, — сказал я. — Можно будет позвонить вам завтра? О! Вы же скорпион, правда? Когда у вас день рождения?

Вопрос, конечно, был возмутителен. Что со мной творится? Кем это я себя возомнил? Но она, казалось, ничего не имела против.

— Не в ночь ли Гая Фокса?

— Именно тогда. В Ночь Костров.

— А вы знаете, что в этот же день будет еще и полное затмение?

— Знаю. И это замечательно, правда?

Мы оба встали, а затем совершили нечто такое, что люди едва ли совершают в реальной жизни. Мы глядели друг на друга — двадцать секунд, тридцать, сорок. Для меня, с моими глазами и остальным прочим, это было особенно трудно. В какое-то мгновение, когда она вздрогнула, я заметил легчайшие следы небрежения на ее сильно скошенных зубах. Изменение цвета (слоистое, по вертикали) само по себе было фаталистическим. Ладно, мол, чего беспокоиться? Именно эти пятнышки нанесли мне в тот день первый и единственный эротический укол, а отнюдь не теплые очертания ее грудей и не убежденность в полной ее наготе под хлопчатобумажной тканью халата, столь сладостно несвежей. Никто не глядел на меня так очень долгое время; и я был тронут. Когда она собралась произнести то ли утверждение, то ли вопрос, я понимал, что именно назревало, и знал, что полностью это заслужил.

— Вы не…

— Не говорите этого! — воскликнул я (к собственному изумлению) и обхватил ладонями уши. — Пожалуйста. Пока что не надо. Умоляю, не говорите этого.

И тогда она подняла руку, чтобы стереть или прикрыть улыбку, которая, она знала, была неприятной.

— Боже мой, — сказала она. — Вы, значит, и в самом деле…

На обратном пути двое матерящихся малышей предложили мне горсть карамелек: «пулек», или «фишек», как их здесь называют. Я колебался, выслушивая писклявые непристойности, в изобилии расточаемые семилетками.

Действительно, стоит задуматься о том, что я делаю, принимая сладости от странных деток.

Перед моим уходом Николь вернула мне свои дневники, попросив выбросить их в какую-нибудь мусорку. Я постарался сохранить невозмутимый вид. Не мог же я ей сказать, что потратил полдня, ксерокопируя их в полном объеме. У Марка Эспри есть ксерокс, милая маленькая вещица. Кажется, что он работает на манер тостера, но это когда он работает, чего невозможно добиться — по крайней мере, сейчас. Мне пришлось отправиться в Бангладешское мини-издательство, что на Куинзуэй. Дело это оказалось весьма обременительным и стоило достаточно дорого, чтобы ввергнуть меня в денежную панику. Я тотчас дал трещину и позвонил Мисси Хартер в «Хорниг Ультрасон». Само собой, я не говорил непосредственно с нею, я разговаривал с ее ассистенткой, Джэнит. Нет, и это не совсем правда. Я говорил с ассистенткой ассистентки Мисси Хартер, с Барбро: ассистенткой Джэнит. Мисси Хартер, по-видимому, мне перезвонит.

Конечно, еще слишком рано для того, чтобы начинать думать об авансе. Или же тогда, пару часов назад, для этого было слишком рано. Но я не вижу, как можно остановить меня теперь, когда я нашел нечто общее с той, чье предначертанье — быть убитой.

Я до смешного доволен тем отрывком в четвертой главе, где говорится об императоре Фредерике и Болдуине IX, графе Фландрии. Это когда Энэлайз подходит к нему на улице и он гадает, то ли ему ехать по билету Рика Пуриста, то ли держаться самого себя, Кита. Я украл это у Нормана Кона, из его «Преследования Миллениума». Как и всем остальным, мне становится все трудней и трудней взять в руки книгу, но я по-прежнему способен на краткие свидания с Коном, с его зачарованным интеллектом, полностью захваченным тем, что происходит в мире. Кроме того, я сейчас нахожусь примерно посередине однотомной «Истории Америки», написанной Хью Броганом. Вскоре же мне придется полагаться лишь на полки Марка Эспри (то есть писания Марка Эспри), что не выглядит многообещающим.

Эти лже-Болдуины и лже-Фредерики, средневековые отшельники (зачастую — средневековые бездельники), боготворимые отчаявшимися людьми, вдохновенными ордами бедноты. Они неплохо порезвились, некоторые из них. Возглавляли восстания; наступали на столицы и захватывали дворцы. Они готовы были поиметь всех вокруг; они пировали так, словно завтра никогда не наступит, — на протяжении какого-то времени. Но все они за это платили — на колу. И когда это происходило, им на смену, скоропалительно восставая из мертвых, тут же являлись лже-лже-Болдуины и лже-лже-Фредерики. А потом и тех тоже предавали огню.

Даже авторы Ветхого Завета ожидали светопреставления «во скором времени». Во времена же массовой дезориентации и беспокойства… Но я стараюсь игнорировать положение вещей в мире. Надеюсь, что с ним будет покончено. Не с миром. С положением вещей. Мне требуется время, чтобы я мог заняться этим небольшим образчиком безвредного эскапизма. Мне требуется время для прогулок по Лондонским Полям.

Порой я думаю, удастся ли мне оставить мировую ситуацию за пределами романа: кризис, который теперь иногда называют Кризисом (не может быть, чтоб они это всерьез). Возможно, кризис — это что-то вроде погоды. Может, исключить его из повествования невозможно.

Достигнет ли он того разрешения, какого, как представляется, он вожделеет, — достигнет ли Кризис своего Разрешения? Может, это заложено в самой природе зверя? Поглядим. Я, конечно же, надеюсь, что нет. Я потерял бы многих потенциальных читателей, и вся моя работа оказалась бы напрасной. Такая вещь — вот она и стала бы настоящей блудницей.