Книга Натренированный на победу боец - Александр Терехов

– В отпуск поедешь! – крикнул Гонтарь.

Воин выхватил сразу с края темный комок, примостился и выронил, и дождался живого стука, чвакнувшего на весь зал. Народ одинаково опустил головы и снова околдованно уставился вверх, я сбежал, ухмыльнувшись Ларионову:

– Рухнула ваша твердыня.

И врезался в шофера, летевшего холуйским скоком.

– Товарищ лейтенант, Клинский приказал вас в Крюковский лес к гробокопателям. Меньше, говорит, народу – больше кислороду. Будет упираться – силой увезем.

Едва тронулись, а уже тише нутро – выломался. Уехать можно и, едва тронувшись, сидя попрощаться.

Осмотрев встречные голые коленки и просвеченные подолы, я потерпел, но все ж вырвалось:

– Константин. Как жена? В баню вдвоем? Небось ух!

– Ну, мы… Да.

– А кто «ух»? Она? Ты?

– Ну, в общем, так говоря… Оба.

Дорога побегала вдоль рельсов и заводов и серым холстом легла среди рощи; холмы, ложбины, зеленые поля, расчленяя серой строгостью, нанизывая домики путейцев у переездов, заправки, хутора; солнце просвечивало сырой лес до дна – потемнели стволы, проступили ели, кленовые подростки расстелили над травой золотые зубчатые платки, – мы катили, протыкая один дождь за другим, пока перед носом не прошмыгнул заяц, за ушами подтаскивая толстый зад, – я сразу вздремнул и почем зря приставал к невесте. Она особо не сопротивлялась. Дура.

– Эта дура у их для воды. Машиной возят. За день нагревается. Снизу загородки из досок, там моются.

– Чего?

– Говорю, бак у их в лагере торчит.

Костлявые волны дубов, сгустившиеся впереди, перетасованы елками и орешником, это Крюковский лес – а лагерь?

Полез, распихивая чертополох и разные травы, третьим шагом махнул мимо земли, хватанул воздух и шмякнулся навзничь на глину, тварина, с обрыва, – Костик мне вцепился в загривок, чтоб не сорвался вниз, я тер гудящий лоб, паскуда, и елозил пятками упереться.

– Телелюй! – кряхтел Костик. – Поперся. – И меня вытянул.

Земля обламывалась напрочь, незримо в траве, широким размахом проламывало поле неживым обрывом, сбегавшим полого только у глубокого дна – там выстроились палатки, поблескивали спины, дымила земля, вспархивая с лопат, торчал черный бак, здоровый, как яйцо, из которого вылупится паровоз. Я посмотрел на другой берег, вот он, снова трава, так-то по воздуху – недалеко.

Костик вычищал изгвазданный рукав и корил:

– Пентюх. Дочикался. Видишь, как палатки расставлены. Архитектор руководил. Римский, говорит, город такой.

– Карьер, что ль?

– Говорят, озеро было. Осушили, когда площадку под мясокомбинат искали. А земля никудышная: ползет и ползет. Другие говорят, не здесь было озеро. Каждый дед разное место показывает. Мой дед сказал, тут при давнишнем царе глину брали. Хотели ложить царю печь на весь город. Печь сложили, а тяги не было. Из печи сделали церковь. Не был, не знаю. Этих с птицефабрики нагнали копать. Давай. Вон малый с автоматом – он тропинку стережет.

Часовой махал веточкой на мух. Заметив меня, подобрал ноги с тропы. Я приостановил шаганье.

– Я пошел?

Солдат хмыкнул:

– А мне чо? Туда-то иди.

Я спускался в пропасть, похожую на гроб, подчас бегом – голая глина, раскорябанная зноем в бурые струпья, вдоль тропы щетинилась болезная паутинка травы и пятнели нашлепки высохшего мха, палатки протягивались и тучнели, распирая военные бока, – римский город начинался от тропинки, следующий часовой окликал:

– Курить привез? – Остервенел на мой ответ.

– Где ваш шеф?

– Шеф – у бандитов.

– Ну ладно. Где начальник?

– Начальник там, где трудно.

– Ну и воняй тут до пенсии!

Хлоркой несло будь здоров. Два мужика посыпали растворенное отхожее место на четыре очка под надписью «Финиш».

Главной улицей я выбрался к столовой – повариха с загорелыми плечами бросила чистить картошку и вцепилась в меня.

– Приехал? Пойдем сюда. Ты ж во всех понимаешь? – Завела в палатку. – А то сейчас набегут. Тебе ж старая, молодая – разницы нет?

– Как сказать…

– Сможешь на раскладушке? Я вот так лягу – тебе низко не будет?

– Как сказать, – как заведенный повторил я, во дела!

– Давай. Пока нет никого. У меня задержка. – Она возилась под фартуком.

– Отставить! – гаркнули в окно.

Ворвался взмыленный кряжистый мужик с восклицанием:

– Прибыл? Ладноть! Прапорщик Свиридов – раскопный комендант.

– Да мы ж с вами играли…

– Точно так. Тут отца родного не узнаешь. – Повариху выпихивал вон. – Он – не женский врач!

Та голосила:

– Тогда в город отпустите!

Свиридов снаружи кричал:

– Почему пошабашили? Да он – са-ни-тар-ный врач. Санврач! Это хуже, чем ветеринар. Не лечит, а травит. Бригадиры, ну приструните вы народ, человек с Москвы ехал… Стыдно!

И вернулся, не один – с близорукой дамой: шляпа-шорты.

– Прошу. Мой зам по… Прилично не выговорю.

– По археологии.

– По ней! Нездоровая обстановка на раскопках, товарищ врач. Некачественная вода произвела постоянный понос, то бишь выделение жидкого кишечного содержимого. Народ совсем не терпит, выделяет содержимое где попало. В тридцать три струи. Не считая мелких. Негде сесть. Объект режимный. Для пресечения самовольного покидания ввел комендантский час. А не можем соблюсти! Бегают выделять. Разрешил стрелять холостыми для начала, а народ не устрашишь – лазят перебежками, ползком. К сознанию стучался: как же, говорю, космонавты полтора года и больше крепятся? И ничего нам на головы не летит. А вы две недели не осилите? Слушай, глянь пока, что у меня вот тут-то во в боку прищемляет, когда рукой замахиваю, – Свиридов задрал рубаху. – Елена Федоровна, вы уж за мной.

– Я правда не лекарь. Я только убиваю.

– Да? Нет, без балды? Жал-ка. Побегли осмотрим тогда сокровища. Накопали мы кучу реликвий. Елена Федоровна!

– А!

– Не пугайтесь, я это, Свиридов. Дремется? Ляжьте сосните. В смысле – бай. Ну, кровать, отдых, подушка. Понятно?

– Очень понимаю.

Палатки занимали гладкую площадку, за ней берега провала раздавались просторней, глубже. Народу рылось – тьма; гнулись и разгибались кругом. Копали уступами, ступенями – ямища раскопа походила на цирк. На донном пятачке торчала железная дура и запятнанный соляркой движок на колесах.

– Бур, – причмокнул Свиридов. – Экскаватор не затянуть, а я промыслил…