Книга Публичные признания женщины средних лет в возрасте 55 и 3/4 лет - Сью Таунсенд

Здесь сейчас зима, и разница в одежде австралийцев немыслима. Вслед за юнцом в футболке, шортах и сандалиях может шагать тип в сапогах, штанах с начесом, свитере и пальто. Единственное правило в смысле одежды я видела на дверях ресторанов и баров: «Без обуви не входить».

Завтракая сегодня утром в отеле, я подняла взгляд и на театре через улицу увидела свое имя, крупными буквами. Я чуть вареным яйцом не подавилась! Убедить тысячу людей вечером покинуть дом, чтобы смотреть бог знает какую пьесу в театре, — это кажется немыслимой задачей. В данный момент меня одолевает страх и тревога. От этого я стала неуклюжей. Режиссер Макс Стаффорд-Кларк в репетиционном зале поджимает губы всякий раз, когда я смахиваю на пол кипу переписанных листов. Я знаю, что как автор я не подарок; сама с собой не стала бы работать и за миллион фунтов.

Редактор нашего журнала наверняка проклял тот день, когда пригласил меня писать эту колонку. «Где статья Таунсенд?» — так и слышу я его вопль (хотя он самый милый и спокойный из всех известных мне мужчин). Расстояние в 20 тысяч километров — не оправдание для того, чтобы просрочить статью на четыре дня. С изобретением факса подобные отговорки потеряли смысл. Так кого же мне винить? Смену часовых поясов? Нет, я уже адаптировалась. Лень? Нет же! Мне просто некогда лениться. Все дело в элементарном страхе доверить слова бумаге. По-моему, я страдаю словофобией. Не сходить ли к врачу за справкой для редактора?

Авиатравма

На предварительном просмотре пьесы «Мы с королевой» (австралийский вариант) вся публика попадала с кресел. На премьере с кресел упала только половина зала, а критики и вовсе не дрогнули; сказать, что пьеса внушила им отвращение, значит ничего не сказать. Обзоры я прочитала, сидя на кровати в гостиничном номере в Мельбурне, потом рухнула навзничь на подушки, и перед глазами у меня заплясали слова «незрелая», «не смешная», «комедия положений». Кажется, в какой-то момент я нырнула с головой под одеяло и захныкала. Помню лишь, что, вернувшись на белый свет, я с тоской поглядела на стенной бар, где обитает мгновенное забытье в форме крепкого алкоголя, но не было еще и половины девятого утра, поэтому пришлось ограничиться чашкой чая. После чая я собрала вещи и отправилась в аэропорт. Возвращение в Англию я отсрочила на день, потому что мне нужен был рейс для курящих, но, когда я прошла регистрацию, приятный молодой человек объявил мне, что рейс для некурящих. Я чуть не расплакалась. (Дети! Если вы это читаете, никогда не берите в рот сигарету. Никогда! Вы будете все время кашлять, дурно пахнуть и унижаться перед юнцами в аэропорту.) В пределах всего аэровокзала курение было запрещено, так что волей-неволей я вышла наружу и в компании других наркоманов высмолила кучу сигарет, пока не зажглось табло «ПОСАДКА». На вкус сигареты были просто гадость, но с наркотической зависимостью не поспоришь — пришлось выкурить.

«А как же сила воли?» — слышу я ваш голос.

Какая такая сила воли? Нет у меня силы воли. Часть моего мозга, отвечающая за силу воли, сдалась никотиновой банде, а эти гады пленных не берут.

Взлетели благополучно, но, когда самолет стал набирать высоту, появилось неприятное ощущение в ушах. Соседи-пассажиры начали трясти головами и затыкать уши пальцами. Младенцы заверещали. Командир экипажа объявил, что самолет вышел на заданную высоту 11 000 метров, а мне показалось, что у меня голова вот-вот треснет. Через несколько минут нам спустили кислородные маски. До тех пор я такое видела только в кино про авиакатастрофы. Будучи англичанкой, я сохраняла присутствие духа — разве что повернулась к соседу в сером костюме и улыбнулась. Романист назвал бы мою улыбку кислой. Мистер Серый Костюм вскинул брови, взял кислородную маску и сунул резиновый мундштук в рот. Так же поступила и я. Кислород не поступал. Экипаж не появлялся, молчание командира тревожило. Тем временем давление в моем черепе становилось невыносимым. Причина могла крыться в запоздалом шоке от разгромных критических статей, однако плохие отзывы я читала и раньше, а голова тогда не раскалывалась.

Наискосок от меня сидел, на мой взгляд, самый толстый человек Австралии; видимо, летел выступать за свою державу в международном конкурсе толстяков. Подбородков у него было больше, чем каскадов на Ниагаре, причем все почти такие же мокрые. Лицо он вытирал белым носовым платком, которого хватило бы, чтобы оснастить небольшой парусник. Поймав мой взгляд, толстяк сказал:

— Не мешало бы выпить.

Я вынула трубку изо рта и опять состроила кислую улыбку. Я видела, как толстяк тщетно жмет и жмет кнопку вызова бортпроводника. Неужто весь экипаж благополучно эвакуировался с парашютами? Ну наконец! Включили систему связи. Послышалось неровное тяжелое дыхание. Уж не сердечный ли приступ у командира?

— Говорит командир корабля. У нас… — Снова неровное дыхание.

Тем временем я заполняла паузы в уме. Я же драматург, в конце концов. Пусть обруганный и отверженный, но все еще способный драматизировать. Я представила, что командир экипажа чуть жив, а второй пилот погиб.

— Произошла разгерметизация кабины, — взяв себя в руки, сказал командир. — Кислородная система тоже неисправна. Мы вынуждены снизиться до высоты три тысячи метров, а затем придется полетать над морем и сбросить топливо.

— Аварийная посадка, — простонал самый толстый человек в Австралии.

Тряское снижение так затянулось, что я успела написать сумбурное, мелодраматическое прощальное письмо семье, а главный толстяк Австралии — выбраться из кресла и угостить себя, меня и Серый Костюм капелькой джина. Со льдом и лимоном мы не мудрили. Сбросив топливо, самолет с горем пополам вернулся в Мельбурн и приземлился среди машин «скорой помощи».

В зале для транзитных пассажиров я обратилась к служащей аэропорта: нельзя ли выделить уголок, где человек тридцать курильщиков с самолета могли бы подымить и успокоить свои расшатавшиеся нервы?

— Нет, — сурово ответила она. — Это противоречит правилам безопасности.

Я кисло улыбнулась.

Бабушка как она есть

Я не претендую на звание хорошего родителя. Отнюдь. Я допустила массу ошибок — до сих пор допускаю. Больше того, я продолжаю совершать ошибки и в роли бабушки. Недавно, к примеру, пыталась разбудить в своем внуке Найале страсть к филателии и первым делом притащила бедняжке целый пакет с разношерстными марками из Австралии. Под моим диктатом мальчик провел один вечер прошлых выходных, сортируя марки по кучкам: кучка мишек-коала, кучка кенгуру, кучка звезд австралийского спорта. На второй вечер я ему предложила наклеить марки в альбом и в своих требованиях к порядку в альбоме была весьма строга.

Найал сделал все, как велено, но я чувствовала, что его подмывает спросить:

— Зачем, бабуль? Что это за игра такая, дурацкая и нудная?

Он у нас мальчик вежливый, вопрос проглотил, но стоило мне сказать, что на сегодня, пожалуй, хватит, — отпрыгнул как кенгуру и рванул в другую комнату смотреть телевизор, я и оглянуться не успела. Его сестренка, пятилетний белокурый смерч в юбке, уже пила там коктейль и смотрела «Лолиту». (Прежде чем вы настучите на меня в Общество защиты детей, позвольте пояснить, что коктейль состоял из ядовито окрашенного лимонада со льдом, соломинки, пластмассовой пальмы, обезьяны на палочке и бумажного зонтика. Что касается «Лолиты», то, на мой взгляд, в «Кенгуренке Скиппи» эротики куда больше.)