Книга Прыжок в неизвестное - Лео Перуц

Но граммофон продолжал играть, и все еще не прошли слова: «вперед помчаться». С колокольни доносился бой часов, било девять. Все вместе — падение, обморок и возвращение к сознанию длилось не больше двух секунд.

Голова у меня страшно болела. Я все же попытался встать. Это мне удалось. Возле меня лежали две сломанные ветки. Я упал через листву орешины, и это смягчило силу удара. Я попробовал шагать. В ногах я тоже ощущал теперь легкую боль. Должно быть, у меня сделалось на коже несколько ссадин.

Я огляделся по сторонам. Ни души вокруг. Никто меня не видел. Только кошка мчалась, спасаясь бегством, через сад. Оба полицейских все еще, вероятно, бились над дверным замком на чердаке.

Головная боль прошла. Пальто мое и шляпа лежали возле меня на земле. Я поднял их, а также пенсне, которое чудесным образом не разбилось. Я заметил, что упал на кучу песку, и почистил, как мог, пиджак и брюки. Потом вышел через открытые ворота, не встретившись ни с кем, свернул на улицу и был свободен…

Станислав Демба встал и медленно сел опять. Потупился и задумался. Потом сказал:

— Если не говорить о наручниках.

Глава IX

— Да, — сказал Демба, — если не говорить о наручниках. Я ведь, кажется, сказал тебе, что они надели на меня наручники, когда я во второй раз хотел броситься на старика там, наверху, перед его стеклянной дверью. И вправду, до моего сознания не доходило, что я закован, даже когда я счищал песок с пиджака. Я был свободен. Я мог идти, куда хотел, и так скоро, как хотел. Я мог скрыться. Это было все, что я сознавал.

Клеттенгассе была безлюдна. Мне совсем не приходило в голову прятать руки, так был я неосторожен, так легкомыслен, так мало придавал значения неудаче, постигшей меня, и опасности, которая меня подстерегала, притаившись в наручниках.

Я опять почувствовал тошнотворный запах солода и зажал нос. Я проходил мимо одного закрытого окна в первом этаже, сквозь которое глядела на улицу какая-то старуха. Вдруг на ее лице выразились отчаяние и ужас, она обомлела от страха. Открыв рот, она вытаращила на меня глаза, не могла ни позвать людей, ни крикнуть. Тогда и я испугался этого искаженного лица и себя самого и спрятал руки под пальто, завернул в него кисти рук. Потом загнул за угол.

Я шел по лабиринту узких улочек, часто менял направление и вскоре уверился, что оба полицейских агента найти меня уже не могут, разве что им какой-нибудь случай придет на помощь. Я стал тогда думать, как бы мне поскорее выбраться из Хайлигенштадтского квартала. Проходя мимо одного нищего старика, я остановился и хотел подать ему несколько крейцеров. «Пятьдесят геллеров, — подумал я, — жертвую в благодарность провидению за то, что я опять на свободе». Но в последний миг мне пришло в голову: «Это ведь невозможно. Я выдам себя, если опущу руку в карман». Я отошел от нищего. Он уже проговорил слова благодарности и был, вероятно, разочарован. Но я не мог ему помочь и остался перед ним в долгу за несколько пожеланий доброго здоровья. И только теперь, когда пошел дальше, я почувствовал в первый раз, что наручники — это нечто большее, чем маленькая досадная неудача, хотя и не догадывался еще об их действительном значении, о том, что они — страшное, дышать не дающее бремя и что оно будет меня безжалостно пригнетать к земле подобно тому старику, который в «Тысяче и одной ночи» оседлал мореплавателя Синдбада.

Я услышал звонок трамвая, пошел быстрее и вышел на площадь с маленьким сквером. Там остановился вагон. Я вошел в него. Но не успел подняться на площадку, как уже сообразил: «Боже ты мой, я ведь не могу взять билет своими скованными руками». По счастью, вагон был переполнен, и кондуктор находился от меня еще довольно далеко. Я проехал часть пути и, когда кондуктор стал ко мне приближаться, вышел на остановке, как будто тут мне и надо было сойти, и пошел пешком до следующей остановки. Этот маневр я повторял раза три-четыре. Он был хорош, я скоро попал в совсем другую местность и оказался в безопасности.

— И они тебя никак не могут найти, Стани? — боязливо спросила Стеффи Прокоп.

— На этот счет ты можешь быть спокойна, дитя мое. Вена велика. И если бы даже злой рок меня свел с обоими полицейскими, они бы меня наверняка не узнали. Видели они меня только совсем короткое время, в сумраке старого дома. Кроме того, на мне теперь другая шляпа и вместо пальто — накидка, изобретенная как будто нарочно для людей, которые желают прятать свои руки… И, наконец, я сегодня дал себе подстричь усы по-английски. Я ведь выгляжу теперь совсем другим человеком, не правда ли?

— Да. Ты немножко изменился.

— Вот видишь! — сказал удовлетворенно Демба. — Впрочем, побриться было совсем не так легко. Это сошло благополучно, но я чуть было не попал в безвыходное положение. Я, видишь ли, был предусмотрителен и, прежде чем войти в парикмахерскую, достал в подворотне деньги из кармана. Пока меня брили, я держал все время пятьдесят геллеров в руке. Когда после бритья подмастерье чистил на мне платье, я выронил деньги на пол как-будто по неловкости. Подмастерье поднимает их, и я уже радуюсь удачной своей мысли и направляюсь к двери.

Вдруг он мне говорит:

— Еще десять геллеров, пожалуйста.

— Почему? — спрашиваю я.

— Бритье стоит сорок геллеров, — говорит подмастерье.

— Ну? А у меня выпало из руки пятьдесят.

— Нет, тридцать, — говорит он и показывает мне свою ладонь, и на ней действительно только тридцать геллеров.

— Монета в двадцать геллеров куда-то закатилась, — говорю я ему. — Двадцать геллеров должны еще где-то быть на полу.

Он нагнулся, и я хотел вынуть из кармана и положить на подзеркальник двадцать геллеров, пока он искал монету и не обращал на меня внимания. Но, к несчастью, как раз в этот миг дверь открывается, и входит какой-то господин… У меня едва хватило времени спрятать руки. Тем временем подмастерью надоело искать монету, и он сказал:

— Ничего нет на полу; вы, сударь, по-видимому, ошиблись.

— Она должна быть там, я это знаю наверное, поищите еще, — отвечаю я ему.

Но больше он искать не хотел.

— Вы, сударь, уронили тридцать геллеров, я ведь это видел.

Я был в полном отчаянии.

— Их было точно пятьдесят, — повторяю я. — Поищите, они должны сыскаться.

А тут еще вмешивается пришедший господин и ворчит, что из-за моих жалких двадцати геллеров он принужден ждать и что у него нет времени. Я не знал, что делать, и в замешательстве, чтобы выиграть время, сказал:

— А под шкафом вы смотрели? Монета покатилась туда.

Парикмахер заглянул под шкаф, и действительно — представь себе, какой случай! — там оказалась монета… После этого я быстро ушел, но чувствовал себя так, словно меня чуть было не переехал автомобиль… Я раньше никогда не думал, что человеку так часто нужны руки. Гораздо чаще, чем мозг, можешь мне поверить, Стеффи.

— Что же ты теперь будешь делать?