Книга Червь - Джон Фаулз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В: Не спрашивали вы наутро, отчего горничная так долго оставалась в покоях молодого джентльмена?
О: Нет, сэр. Кроме прощания, у нас других разговоров не было. Недосужно: день праздничный, работы — втроём не управиться.
В: Я слышал, Доркас, этот самый Фартинг приставал к тебе с бесстыдными домогательствами?
О: Приставал, сэр, да я слушать не стала. Не на такую напал.
В: Он отозвал вас в сторонку?
О: После ужина мне понадобилось в кладовую. Он за мной. Хочет меня обнять, а я гоню его прочь. Тогда он стал зазывать в покойчик над конюшней, где ему было постелено, и посулил шиллинг.
В: Он пришёлся вам не по сердцу?
О: Сдался мне этот пьяница! И лгун к тому же. Я сразу смекнула, что лгун.
В: Из чего вы это заключили?
О: Стал он за ужином рассказывать про того, другого, Дика, и уж какими только поносными словами его не обзывал. Он-де сущий скот, будь-де его воля, он бы нам обиду сделал. А на поверку вышло, сам такой, если не хуже. Видит, что я на его шиллинг не польстилась, — я, говорит, сам приду нынче к вам в почивальню — вас охранять. Охранять! Так я и поверила.
В: Однако ночью он к вам не пришёл?
О: Нет, сэр, не пришёл. И жаль, что не пришёл: уж Бетти наша его бы приголубила дубинкой по маковке.
В: Я слышал, он отъехал ещё до света. Не сказывал ли он вам об этом намерении?
О: Нет, сэр, ни словечка.
В: Вижу, Доркас, девушка ты честная. Исправна ли ты в рассуждении церкви?
О: Так, сэр.
В: Держись тех же правил и впредь. Вот тебе шиллинг, которого лишило тебя твоё добронравие.
Jurat die at anno supradicto coram[20]
Генри Аскью.
СЕМПСОНА БЕКФОРДА,
данные под присягою июля 31 числа, в десятый год правления Государя нашего Георга Второго, милостью Божией короля Великой Британии, Англии и прочая.
Я зовусь Сэмпсон Бекфорд. Я изучал науки в Оксфордском университете, в Уодем-колледже. Два года тому назад, в Михайлов день, был поставлен викарием здешнего прихода, в каковой должности состою по сию пору. От роду мне двадцать семь лет, жены не имею.
В: Благодарю вас, сэр, за то, что вы отозвались на моё приглашение. Я отниму у вас малую толику времени.
О: Сколько вам будет надобно, сэр. Я весь в вашем распоряжении.
В: Благодарствую, мистер Бекфорд. Мне ведомо, что вы познакомились с мистером Брауном и мистером Бартоломью не прежде как 30 апреля сего года, не так ли?
О: Истинная правда, сэр.
В: Вы никак не чаяли их приезда и не получали о нём ни письменного, ни иного предуведомления?
О: Отнюдь нет, сэр. Посетить их меня подвигла простая учтивость. Мне случилось стать свидетелем их прибытия, и я почёл их за людей образованных. В нашем убогом городишке, мистер Аскью, такое суть rarissimae aves[21].
В: Мне понятны ваши чувства, сэр.
О: Я предпринял в мыслях убедить их, что они прибыли не в дикую Московию, как они, несомненно, должны были заключить по внешнему обличью нашего города, и показать, что хоть мы и живём вдали от просвещённого общества, однако ж и мы имеем некоторое понятие об учтивости.
В: Вам не довелось познакомиться с молодым джентльменом?
О: Нет, сэр. Мистер Браун, его дядя, извинился от его имени и объяснил, что племянник до чрезвычайности утомлён.
В: Этот дядя, он уверял вас, что цель их поездки — проведать его сестру, живущую в Бидефорде?
О: Он большей частью изъяснялся обиняками, но из его слов я вывел, что его безрассудный племянник до сей поры пренебрегал некой возможностью сделаться наследником изрядного состояния, поскольку леди из Бидефорда своих детей не имеет.
В: Он не дал каких-либо разъяснений, в чём именно заключается безрассудство племянника?
О: Я бы не назвал это разъяснениями, сэр. Я высказался в том смысле, что подобное пренебрежение само по себе безрассудно, он же дал понять, что племянник не в меру предавался удовольствиям, не зная при этом счёту деньгам. Мне помнится, именно так он и выразился.
В: Что племянник без счёту сорил деньгами?
О: Совершенно верно, сэр.
В: Он отзывался о племяннике с осуждением?
О: Как бы это поточнее… Я увидел в своём собеседнике дядю и опекуна, каковой, сам ведя степенную, непраздную, праведную жизнь, принуждён наблюдать, как в душу близкого его родственника западают плевелы безрассудства. Впрочем, я заметил, что часть вины он относит на счёт Лондона со всеми его соблазнами. Мне помнится, особенно горячо он порицал вольные нравы, насаждаемые театрами и кофейнями[22], и даже полагал, что подобные заведения следовало бы вовсе закрыть.
В: Не рассказывал ли он о себе?
О: Он назвался лондонским торговцем. И торговец он, смею думать, не из последних, ибо как-то раз в его рассказе промелькнуло упоминание об одном из собственных кораблей. А в другой раз он помянул своего приятеля, состоявшего старейшиной городского совета.
В: Но ни названия корабля, ни имени приятеля он не привёл?
О: Я такого не помню.
В: Не сказывал ли он, что и сам числится в городских старейшинах?
О: Нет, сэр.
В: Не смутило ли вас, мистер Бекфорд, то обстоятельство, что лондонский торговец — а люди они изрядно скрытные, уж я-то их знаю, — посвящает в семейное дело столь щекотливого свойства едва знакомого человека?
О: Он изобразил лишь самую суть дела, без подробностей. Мне представляется, он доверился мне как особе духовного звания. А также потому, что, будучи джентльменом, почёл за должное хотя бы в кратких словах объяснить, что привело их в наши края.
В: Он был джентльменом больше по своему достатку, чем по воспитанию?
О: Совершенно справедливо, сэр. Мне тоже так показалось. Слов нет, человек он достойный, но подлинного вежества я в нём не нашёл. Он осведомился о положении дел у меня в приходе, что, бесспорно, говорит о его учтивости. Но когда, имея в мыслях смиренно намекнуть, что в такой глуши мои достоинства не находят себе применения, я привёл подходящие к случаю строки поэта Овидия, он, как я заметил, пришёл в замешательство.
