Книга Летучие собаки - Марсель Байер

— Нет. Сейчас они всей семьей живут очень далеко отсюда. Так далеко, что Конни больше не сможет ходить в вашу школу.

— И мы больше не будем встречаться?

— Нет, скорее всего нет.

— Ах!.. Но почему она мне ничего не сказала?

— Не могла, вы же уезжали.

Папа закуривает сигарету. Открывает книгу сказок. Скоро в Берлине у нас совсем не останется подружек. И так уже многие уехали, их эвакуировали из-за воздушных налетов. Папа говорит:

— Подвигайтесь ближе, дым отгоняет комаров. — И начинает читать.

Еще в ранней юности я пришел к убеждению, что слышать могут даже мертвые. Как известно, в организме с наступлением смерти внезапно прекращается деятельность многих функций и процессов, но не всех. Еще какое-то время по трупу пробегают последние неконтролируемые нервные импульсы. Вполне вероятно, что акустическое восприятие исчезает не сразу, но проявляется достаточно хаотично. Уши сохраняют способность слышать. Ведь это глаза закрывают покойникам, но уши-то никто не трогает. Постепенно остывающее тело неподвижно, но оно слышит, все еще воспринимает некоторые звуки. Правда, слышит не так отчетливо, как живой человек, и, наверное, только через определенные промежутки времени; вероятно, звуки эти постепенно тонут, поглощаемые внутренним шумом, который с каждой минутой усиливается. Ведь процессы тления непременно сопровождаются внутренним шумом: поток живых соков иссякает, медленно разлагаются легкие, гниет желудок, желудочный сок начинает разъедать ткани тела.

И такой вот покойник некоторое время еще слышит шепот, поскольку присутствующие врач, родственники, да кто угодно, забывают, что надо соблюдать осторожность, они же думают, что умерший уже отошел в мир иной. Они обсуждают причину смерти, предстоящие приготовления к похоронам, а то и вздыхают с облегчением: «Хорошо, что он наконец-то умер». А человек всё слышит, вот только ответить уже не может. Но потом голоса неожиданно обрываются, шум смолкает.

Эту заключительную часть доклада хорошо бы отрепетировать особенно тщательно: на конференции в Дрездене я собираюсь говорить без бумажки. И тут, в конце, не буду включать никаких записей, пусть внезапно воцарившаяся тишина застанет слушателей врасплох. Звуковые иллюстрации — самое трудное, ведь чтобы добиться надлежащего эффекта, важно подобрать красноречивые примеры. Наряду с картами и смелым заключительным тезисом они станут кульминацией доклада. Что же наиболее целесообразно взять из огромного, буквально необозримого материала?

А ведь эти магнитные ленты и гибкие пластинки — все, что у меня осталось. Вскоре после возвращения с фронта меня уволили. Исчезновение нескольких сотен метров пленки оказалось роковым. Как я ни уверял, что материал пропал во время суматохи на передовой, мне не поверили. Хотя официальная версия звучала именно так. Начальник отдела, очевидно, заподозрил, как и почему в действительности исчезли пленки, — во всяком случае напоследок он недвусмысленно дал мне понять, что до его сведения кое-что дошло, чему он якобы не может поверить. Не преминул ввернуть гнусный намек.

Неужели коллеги наболтали ему всяких гадостей? Однажды вечером один из них, неожиданно нагрянув, застал меня в монтажной за прослушиванием голосов умирающих солдат. Или начальник окольными путями прознал о жалобах моих соседей? Как-то раз, когда я был в отъезде, они учуяли на лестнице трупный запах и, вызвав полицию, взломали дверь. Но в квартире вместо моего разложившегося трупа обнаружили обезображенные свиные головы. Я о них попросту забыл — уезжал поспешно, вот и не скормил их собакам.

Через несколько дней последовал приказ — отправляться на фронт. Это был шок: страшна была не смерть, с ней я еще в той командировке сталкивался на передовых позициях. Страшно было снова угодить в провонявший потом мир мужской дружбы с его грубыми шуточками и повадками, внушавшими мне ужас еще в детстве, и этот страх мучил меня по-настоящему.

Когда я нанес последний визит отцу шестерых детей, тот поинтересовался моими делами и, узнав о моем безвыходном положении, обещал похлопотать, я же в качестве ответной услуги согласился присмотреть за его малышами, при случае. И отец сдержал слово: приглашение в Дрезден можно объяснить только его вмешательством.

Нас отправляют к папе на работу, мама говорит:

— Сделайте ему сюрприз, порадуйте, сейчас у него не так много дел, пусть сводит вас в зоопарк.

Хильде, Хельмута и меня. Но перед папиным кабинетом приходится ждать — похоже, ему все-таки есть чем заняться. Может, разговаривает по телефону или с глазу на глаз беседует с важным посетителем. Сидим в приемной на диване, входить без приглашения строго-настрого запрещено. Секретарша сказала, у папы важное совещание.

Наконец-то нас зовут. У папы красный кабинет, стол и стулья — всё из красной кожи. Он сидит за столом и курит:

— Ну, мои дорогие, что новенького? С домашним заданием уже справились?

Здесь никого нет, с кем бы папа совещался. Наверное, гость прошел через другую дверь в соседнюю комнату, а оттуда в коридор. Та дверь не заперта, только прикрыта. Хельмут забирается к папе на колени и хватает со стола ручку. Папа тушит сигарету и говорит:

— Сюрприз удался на славу. Значит, едем в зоопарк?

Снова дымит. Кажется, он не очень-то рад нашему приходу. Это видно по его глазам и по собравшимся на носу морщинкам. Наверное, был тяжелый разговор. Хельмут измазал ручкой весь стол. Папа ему:

— Хватит, Хельмут, ну-ка перестань, только грязь разводишь.

— Пап, чернила совсем зеленые.

— Ты же пачкаешь свою красивую рубашку.

— Не пачкаю, а раскрашиваю в зеленый.

— И посмотри на свои руки. Положи всё на место, пойдем умоемся.

Вдруг в соседней комнате что-то мелькнуло за неплотно закрытой дверью: на секунду показалась женщина и тут же исчезла, только ожерелье на шее сверкнуло в лучах солнца. Хильде просит:

— Папа, давай после зоопарка еще немножко погуляем!

Дверь в коридор тихонько прикрывают. Что тут делает эта женщина? Интересно, Хильде ее тоже заметила? Нет, вряд ли, она смотрит на папу, который крепко держит Хельмута за руки, чтобы тот не извозился еще больше. Папа говорит немножко раздраженно:

— Пойдем все вместе. Вот только отмоем эти чумазые пальцы и потом сразу на выход…

— Папа! К тебе кто-то пришел?

— Ну и что, Хельга?

— Да нет, ничего.

— С чего ты взяла, что кто-то пришел? Потому что вам пришлось ждать?

— Да.

— Вам было скучно в приемной?

— Немножко.

Пластмассовая фигура? Пучок электропроводов? В сумерках сразу не разглядишь. Высоко наверху тускло-синий потолок, освещенный скрытым источником света. В другом конце зала шелестит занавес, неправильная драпировка, складки волнами бегут в разные стороны, сотрясаются стены с красной, как глотка, обивкой. Модель начинает вращаться, из середины зала разбегаются световые отблески, сначала загораются красные, затем синие линии, в темноте — лабиринт из люминесцентных трубок, в центре которого пульсирует большое красное пятно. Теперь ясно вижу очертания человеческой фигуры с поднятыми вверх руками, все органы подсвечены разными цветами. Из граммофона доносится монотонный сухой комментарий к анатомии человека. А так тишина, слабое отражение проводов на застывших от изумления лицах: перед «стеклянным человеком» стоят школьники, целый класс. В человеке светится все, кроме гортани, она остается темной.