Книга Долгий путь в лабиринте - Александр Насибов

— Можем идти, батько? — набравшись смелости, проговорил «хорек». — Подсобим солдатам.

Атаман мрачно посмотрел на него.

— Да прогони ты их, — сказал Черный.

— Пошукаем в той хате, — продолжал бандит, поняв, что для него опасность миновала. — Все куточки облазим.

— Во-во! — Черный махнул рукой. — Проваливайте!

Когда «хорек» и писарь вошли в дом, где недавно содержались плен — ники, хозяйка мыла пол в горнице. Стол, табуреты и другое имущество она выволокла в сени, загромоздив дорогу к двери.

Бандиты перелезли через домашний скарб, принялись за обыск. Хозяйка попыталась протестовать, но «хорек» молча оттолкнул ее в сторону.

Они быстро осмотрели комнату и каморку. Писарь слазил на печь, «хорек» разворошил единственную в доме кровать, даже заглянул под нее.

Обыск был закончен.

— Двинули на волю, в курятнике пошукаем, в хлеву, — предложил писарь.

— Сидят они там на насесте, тебя дожидаются! — зло проговорил «хорек».

Он понимал, что бессмысленно оставаться в доме. Но еще глупее было шарить в курятнике или хлеву, где все открыто, на виду. Да он и с самого начала не надеялся на успех. Важно было найти предлог, чтобы ускользнуть от атамана. Вот и придумал обыск…

Бандит уже прошел сени и толкнул дверь, как вдруг остановился. Он вспомнил о надписи на столе, которую от его имени сделал «учитель». Что было написано? Ага! «Тикаем до Червонной Армии». «Тикаем», — а его, Павла Чванова, связал и бросил в подпол… Почему? Может, и сам с бабой хотел туда же, а надпись сделал для отвода глаз?

Он обернулся к хозяйке:

— Волоки вещи в горницу!

— Какие вещи? — Женщина всплеснула руками. — Да ты что, очумел?

Бандит длинно выругался, вместе с напарником стал расшвыривать наваленный в сенях скарб. Вскоре стала видна крышка люка в погреб.

— Поднимай! — скомандовал «хорек» писарю.

Тот штыком поддел крышку.

Когда она стала торчком, бандиты заглянули в люк. Из квадратной черной дыры несло сырым холодом. «Хорек» вздрогнул, представил, что спускается в погреб, а снизу кто-то хватает его за ноги, тянет…

— Свету дай! — приказал он хозяйке.

Женщина оставила ведро и тряпку, прошла за занавеску, где храни — лась посуда и лампа. Долго возилась там — все оттягивала время. Нако — нец вернулась, неся старенькую трехлинейную лампу с жестяным отражате — лем.

«Хорек» взял лампу, наклонился над погребом. И снова почудились руки, тянущиеся из холодного мрака… Он поежился, зажмурил глаза. Од — нажды те руки уже добрались до его горла — до сих пор ноет. Неужто все повторится?..

Писарю сказать, чтобы лез? Не сунется писарь, знает: у них два карабина, наган… По всему выходит, что самому придется!

И вдруг его осенило.

— Баба, — крикнул он, — а ну, давай в погреб!

Угрожая оружием, заставил хозяйку спуститься в люк.

— Ha! — «хорек» передал ей лампу. — Лезь да лучше гляди: нет ли там кого?

Женщина исчезла в подполе. Бандиты легли у люка, заглянули вниз. Там дрожало круглое световое пятно, виднелось запрокинутое к люку лицо хозяйки, ее широко раскрытые глаза.

— Ну? — крикнул бандит.

— Нема туточки никого, — донеслось из погреба. — Спускайся, сам погляди.

— Жди, — сказал «хорек» писарю. — И карабин чтоб в руках был, ма — ло ли что… Понял?

— Может, еще кого позвать? — нерешительно проговорил тот. — Одним несподручно.

«Хорек» не ответил. Перекрестившись, сунул ногу в люк, утвердился на ступеньке.

Все это время его круглые от страха глаза были устремлены на на — парника.

— Не уходи, — прошептал он, исчезая в квадратном отверстии, — ка — рабин держи наготове.

Шаг вниз по шаткой стремянке. Снова шаг. И еще ступенька. Ноги стали как каменные — невозможно оторвать их от опоры. Ладони вспотели — револьвер вот-вот выскользнет, грохнется в погреб.

Внезапно бандит дернулся, охнул, — почудилось, кто-то подкрадыва — ется в темноте. Но вместо врага увидел хозяйку. Та возилась с лампой — стекло успело закоптиться, пульсирующий огонек был едва различим.

— Будь ты проклят! — сердито сказала женщина. — Разве ж это керо — син! Одна грязь да вода. Не горит, хоть плачь… Да спускайся же, ока — янный, а то лампа вовсе погаснет!

«Хорек» вытянул ногу и нащупал пол. Спустил вторую. Отдышавшись, толкнул женщину кулаком:

— Лампу давай!

— Осторожно! — шепотом сказала хозяйка.

— А чего? — Глаза бандита настороженно шарили по бочкам с капус — той, очертания которых едва проступали во мраке. — Говори, чего мол — чишь?

Женщина отдала лампу, шагнула к лестнице.

— Куда?

— Крысы, — нервно проговорила хозяйка. — Ох и богато крысюков в подполе! Развелись, проклятые, не уймешь. Вчера одна зверюга наброси — лась, укусила…

Бандит сглотнул ком, переступил в нерешительности с ноги на ногу.

— Травить их надо, крысюков, — пробормотал он, нащупывая стремян — ку. — Бурой травить или еще чем. А то вовсе выживут из хаты…

Он не договорил. Хозяйка вдруг прижалась к нему.

— Вон они, гляди, сразу две… Вон же, мимо тебя прошмыгнули!..

Нервы у «хорька» не выдержали. Сунув лампу хозяйке, он стал ка — рабкаться к люку.

Наверху кроме писаря его ждал Константин Лелека. В дверях хаты стояли солдаты.

— Обшарил погреб, — сказал бандит, стараясь говорить ровно, не частить. — Все как есть посмотрел. Крысюков полно, это да. Так и шны — ряют, проклятые, так и шныряют…

В третьем часу ночи Микола Ящук запряг свою каурую, выехал со двора. Ночь была темная — тяжелые тучи напрочь закрыли луну, сеял мел — кий бесшумный дождик.

У церкви подвода была остановлена четырьмя вооруженными всадника — ми. То был патруль из группы полковника Черного.

Первым делом обыскали возницу, затем сбросили на землю весь груз — четыре больших мешка. В них оказалась пшеница. После того как зерно было прощупано штыками, старику учинили строгий допрос. Он показал, что едет в город на рынок и что пшеница принадлежит местному попу. Один из патрульных побывал у священника. Тот все подтвердил и, кроме того, напомнил, что у Ящука красные отняли хорошего жеребца, а взамен всучили кобылу.

— Диковину такую где раздобыл? — спросил биндюжника один из всад — ников, когда мешки были вновь завязаны и погружены на подводу.

Речь шла о зеленой австрийской шляпе. Биндюжник снял ее, любовно поправил перо, вновь водрузил шляпу на голову.

— На привозе выменял, — сказал он, берясь за вожжи. — Добрая ка — пелюха.