Книга Оренбургский владыка - Валерий Поволяев

— Это плохо, братуха.

— Не верю я ни в какие сны, Иван, так что… — старший Богданов рубанул рукою воздух. — А бабку я был рад повидать, — лицо у Егория дрогнуло, в следующий миг сделавшись неподвижным, словно отвердело.

Богданов-меньшой глянул на старшего и расстроено подумал о том, что война не даст им вернуться домой. Никогда они не услышат, как поскрипывают под лемехом сухие коренья трав, перерезаемые углом плуга, как стучат слабенькими молочными копытцами новорожденные телята в углу избы. Никогда не увидят сизую, задымленную по весне степь. Не втянут ноздрями печеный вечерний дух станицы, — в каждом дворе были сложены летние печки, а под навесами сушились целые горы кизяков[13], от которых шарахались даже мухи.

Неужели все это навсегда окажется в прошлом и никогда уже не вернется? Человек предполагает, а Бог располагает…

Следующую атаку немцы начали под вечер, когда воздух уже загустел, налился недоброй кровянистой темнотой, по небу плавали длинные розовые нити, схожие с неповоротливыми ленивыми червями, какие обычно встречаются в скотомогильниках. Сделалось неожиданно тихо. Так тихо, что было слышно; как на противоположном берегу Прута, где расположился штаб Первого Оренбургского полка, переговариваются казаки-коноводы, стараясь понять, куда удрала одна из сумасбродных кобыл.

Младший Богданов толкнул брата в бок:

— Чуешь?

— Что?

— Тишина-то какая!

— Ну и что?

— Такая бывает только в могиле.

— Типун тебе на язык, — старший выругался. — Ну, Иван, ну, Иван… Тьфу!

Дутов в это время лежал на бруствере и в бинокль рассматривал дальнюю гряду зелени — там, казалось, намечалось какое-то подозрительное шевеление… Хотя что кроме атаки там могло затеваться? Сейчас немцам однако будет атаковать труднее, чем, скажем, сутки назад, — и слева и справа от Дутова высадились стрелковые десанты, подсыпали швабам перца под хвост — те морщатся, но терпят. Собственно, иного выхода, кроме атаки, у них и нет…

Вот в прогале между кустами мелькнул человек — пронесся стремительно, будто дикая коза, за ним проскочило еще несколько теней, с головами вроде кастрюль, и у Дутова перед глазами задергалась нервная прозрачная строчка — похоже, немцы через несколько минут пойдут в атаку. Он негромко позвал Дерябина:

— Виктор Викторович! Давайте-ка, голубчик, на правый фланг, к пулеметчикам, Климова пошлите на левый, я останусь здесь, в центре. Стрелять, как обычно, только по команде.

Подъесаул тоже засек движение немцев и поспешно двинулся по окопу на правый фланг, по дороге выдернул из стрелковой ячейки Климова и велел ему взять под свое крыло левую часть окопа.

Дутов был прав — через семь минут немцы пошли в атаку. Вначале они скреблись по траве, приподнимаясь над землей, будто жуки, и исчезая, а потом по команде горластого батальонного офицера вскочили и, петляя, понеслись на дивизион Дутова.

Войсковой старшина сдернул с бруствера очередную травинку, привычно сунул ее в зубы. Сощурился критически: непонятно, почему немцы жалеют снаряды. Или имеют какую-нибудь хитрую уловку, дальновидный план? Дутов оставался спокоен, хотя внутри у него все было натянуто, что-то нехорошо подрагивало, в горле дребезжал холодок, словно туда заскочила противная мерзлая ледышка.

Казаки молчали. Припав к карабинам, они ждали. Дутов скосил глаза вправо — туда ушел Дерябин. Подъесаул уже добрался до пулеметчиков и скрылся за насыпью. Потом старшина развернулся в сторону левого фланга — что там? И там все было в порядке.

Набрав в грудь воздуха, Дутов выдохнул, прочищая легкие, и крикнул негромко:

— Приготовиться!

Бабочки над трупами ослепляли людей яркими красками — казаки даже хватались за глаза, загораживаясь, ругались — что-то было в этих прелестницах колдовское, мифическое — явно ими командовал дьявол… А Дутов продолжал смотреть на приближающегося неприятеля, ежился, будто ему было холодно, приподнимал то одно плечо, то другое, у него нервно дергались углы рта, но команды «пли!» он не подавал, ожидая нужный момент. На этот раз с немцами наступали австрийцы, — немцы держали их в резерве и распечатывать эту «заначку», похоже, раньше не думали. Но Дутов заставил ее распечатать…

Горло ему сдавили чьи-то пальцы, он сделал несколько резких вдохов-выдохов, невидимое кольцо разжалось и соскользнуло с его глотки.

— Пли! — негромко выговорил он.

Окоп окутался резким, пахнущим скисшей серой дымом. Первая шеренга наступающих повалилась на землю.

— Пли! — вновь скомандовал Дутов.

На поле опять повалились люди, но от того, что два залпа уложили два десятка вражеских солдат, наступающих меньше не стало — наоборот, их стало больше, они бросками, шарахаясь из стороны в сторону, уходя от пуль, вскрикивая, стреляя ответно, приближались к линии, занятой пешим дивизионом. Плотные клочья резкого сизого дыма, зло кусающего глаза и ноздри, плавали над землей, прилипали к кустам; бабочек, всех до единой, словно ветром сдуло.

Дружно заклацали затворы перезаряжаемых карабинов.

— Пли! — в третий раз скомандовал Дутов.

Громыхнул залп, заставил вздрогнуть землю. Воздух сделался темным, неровным, с кустов полетели листья, затрепыхали неровными пятнами в пространстве.

Немцы продолжали наступать, их становилось все больше. Среди солдат, одетых в мышиного цвета форму, мелькали светлые, песочного тона мундиры австрийцев — судя по одежде, это была какая-то особая часть. Дутов поморщился, будто зубы ему свела затяжная боль, просипел натужено, давясь ядовитым дымом:

— Пли!

Человек восемь наступающих кувырком покатились по земле. Казак рядом с Дутовым застонал и ткнулся головой в бруствер. Дутов поспешно перехватил его карабин.

— Пли!

Надо бы перевязать казака, но не до этого — вначале нужно отбить атаку. Казак захрипел, вывернул голову. Дутов увидел блестящий, прикрытый намокшей от крови косой челкой глаз, красные зубы. Он передернул затвор, выстрелил, просяще тронул казака пальцами за погон:

— Браток, не умирай!

Казак продолжал хрипеть. Изо рта у него полилась кровь.

— Пли! — вновь скомандовал Дутов.

В грохоте залпа он неожиданно услышал, как на правом фланге захлебнулся и умолк пулемет. Дутов встревоженно приподнялся над бруствером.

Австриец, бежавший прямо на него, на ходу вскинул винтовку и выстрелил. Горячий воздух опалил Дутову ухо — пуля прошла слишком близко от головы, — войсковому старшине даже показалось, что на макушке затрещали волосы. Он придавил рукой фуражку и выстрелил ответно. Австриец открыл рот, выронил винтовку и понесся по воздуху плашмя. Через несколько мгновений он приземлился, воткнувшись головой в труп, дернулся, затем свернулся, будто маленький ребенок, калачиком и затих. Пуля Дутова угодила ему в сердце.