Книга Ключ от бездны - Илья Масодов

— Похоже, наша взяла, — кричит Жанна, на которой огонь выжег часть волос с одной стороны лица. Одна из тех угольных полос, что пересекают арену в разных направлениях света, проходит прямо под ее ногами.

Люба разжимает ноющие незнакомой болью пальцы. Наташа все еще стоит около нее, вцепившись в Любин локоть и прижимая к груди книгу и яблоко. Глаза ее расширены, будто пытаясь вместить в себя всю бесконечность пережитого ужаса. Люба разжимает ноющие незнакомой болью пальцы и мертвый Жонглер падает, как скошенный, ударяя спиной в закругленный бортик, обтянутый красной бархатной материей, на которой здесь и там темнеют кровавые пятна. Перевернувшийся за пределы арены карлик смрадно и неторопливо горит, кулисный занавес уже истлел, прорвавшиеся лоскутья его почернели и опали, а труп Летучего сгорел уже полностью, от него остались только обугленные пятна на опилках и потеки вонючего пепла.

— Какой кошмар, — наконец произносит Наташа, сдавленно сглотнув.

Рычащим ударом взрывается жарко пылавший труп Медведя, огонь вспыхивает теперь изо всех сил, прорвав огромное тело в области груди, от толчка Медведь сползает с ящика, и во все стороны брызгает кипящая черная кровь. Девочка, вышедшая из шкафа, стоит на коленях возле Фокусника, лежащего на спине, под голову ему она нагребла опилок. Заклинатель тоже подходит и останавливается у Фокусника в ногах.

— Представление окончено, — хрипяще говорит Фокусник. — О, если бы мои глаза могли видеть этот последний парад але! — он пытается закашляться, но что-то сдавливает ему изнутри грудь. Тонкие голые руки девочки нежно ослабляют ему воротничок. — А та дама, что стояла у кулис, что с ней?

— Ушла, сука, — зло говорит Заклинатель.

— Она была красива? Какое спокойствие, какая беззвучная тьма были у нее в душе! Танечка, ты здесь?

— Я здесь, папа, — отвечает девочка в белом платье. Она на миг отворачивается и вытирает глаза.

— А Клоун? Почему я не слышу, как он смеется?

— Дяде Пете оторвало голову, — тихо говорит девочка.

— И что же он теперь… делает… без головы?

— Лежит себе, — отвечает девочка, вскользь обернувшись.

— Отдыхает, — улыбается Фокусник. — А голова? Далеко?

— Метрах в трех.

— Теперь ему уже ее не подобрать. Помню, девять лет назад ему во время представления перерезало шею опорным тросом. Петя бежал по бордюру, изображал публике самолет. Пока акробаты к номеру готовились. Голову ему на ходу срезало, трос был тонкий. Хорошо был натянут. Так он ее на ходу подхватил. Обратно приставил. И потом еще девять лет, изо дня в день. Чтобы люди смеялись. А что акробат, Танечка?

— Дядя Гриша убился. Около выхода с арены лежит. Ему кости поломали, а одну руку — так и вообще вырвали.

— Отмаялся, — снова улыбается Клоун. — Не увидит больше никто его звездного номера. Помнишь, как он упал? Это при тебе уже было. Ноги всмятку. Нет, говорит, меня не возьмешь. Не могу прыгать — летать стану. И полетел. Как птица. Птицам в полете ног не надо.

— Жонглер тоже умер, — мрачно сообщает Фокуснику Заклинатель.

— А, Серега тоже. Не уберегся, Серега. Некому теперь будет стихи сочинять, с тьмой перекликаться. А это он ведь и вступился, за девочку-то. Он все и начал. Помнишь, Танюша?

— Жалко всех, — всхлипывает девочка.

— Ну-ну, Танюша. Не плачь. Что же ты плачешь? Ты ведь уже взрослая. Не понапрасну это было, ты запомни. Смерть — ее себе подчинить нужно. Это как твой номер: отсекли голову — а ты снова выходишь из шкафа. Если смерть не участвует в представлении — зрителям скучно. Смерть всегда должна быть рядом. И принять ее нужно тогда, когда ты к этому готов. Это лучшее, что дано человеку. Его единственное настоящее право. Что ж, я рад, что умру. Они ушли, мои вечные друзья, и мне пора в дорогу. Не плачь, Танюша. Мне тебя даже не жалко. У тебя еще жизнь впереди. Уходите с дядей Колей, уходите прочь. Может, когда-нибудь вы вернетесь, и мы снова будем с вами. Может, тогда мы снова поставим этот блистательный смертельный номер. Разве не его ждали мы долгие годы? А где девочка с яблоком?

— Я тут, — робко откликается Наташа.

— Береги яблоко, — шепчет умирающий Фокусник. — Оно приведет тебя к своему дереву. Там ты найдешь то, что ищешь. И откуси от яблока кусочек. Не бойся, оно снова зарастет. Ты станешь понимать слова мертвых. Они многое знают, что стоило бы знать живым. Счастливой тебе дороги. А теперь ты, девочка с кольцом, отпусти меня.

— Я не знаю, как, — отвечает Люба.

— Просто подумай обо мне. О том, что я спас тебе жизнь. Та женщина, что стояла возле кулис, она хотела тебя убить. И пожалуйста, когда я умру, не зови меня снова. Я устал от этого мира. Вот, ты правильно делаешь, ты хорошая, добрая девочка. Прощайте, мои вечные друзья.

Когда голос Фокусника затихает навеки, девочка в белом платье рыдает, закрыв ладонями лицо. Заклинатель поднимает ее за плечи и прижимает к своей груди.

— Идемте, — говорит он, обращаясь к остальным. — Нам пора.

На пути через арену Люба с отвращением оглядывается на Ларису Леопольдовну, безжизненно лежащую в конце одной из выжженных полос. Огонь распорол старуху подобно рыбе, расплескав ее зловонные внутренности рядом с телом. Лицо старой ведьмы выгорело дотла. Она пуста, как бумажный кулек, и кольцо на Любином пальце уже не чувствует ее.

Сразу за кулисами находится низенькая дверь, через которую они попадают на улицу. Свежий ночной воздух живительной силой наполняет Любину грудь. Она подставляет лицо ветру, глядит вверх — и правда, звезды четко видны на огромном куполе неба.

— Смотри, Таня, — Заклинатель вытирает девочке в белом платье рукой лицо. — На самом деле арена — огромна.

Девочка вдруг улыбается, такой странной и чарующей улыбкой.

— Прощайте, — говорит она, пожимая всем руки своей мокрой от слез ладошкой. — Я знаю: когда-нибудь мы обязательно увидимся снова.

Заклинатель уводит ее ночной улицей вниз, и, прежде чем окончательно пропасть из виду в черной тени листвы, она оглядывается еще раз, и Люба улыбается в ответ, потому что верит, что снова разглядела во тьме ее прощальную чарующую улыбку.

Спать они устраиваются на кладбище, в провалившейся могиле, свернувшись в один уютный клубок, над ними поднимается ветер и сыпет свежие золотые листья на волосы Жанны, обхватившей обеих девочек своими изящными руками, Жанна не спит, только смотрит остановившимся взглядом, как мертвая, вверх, где в просветах шелестящих лип постепенно исчезают звезды, и добровольно стоит на страже, слившись с древесным стволом, пришедший покойник, спившийся до смерти сварщик Саша Коньков, пиджак которого истлел в гробу до дыр, а лицо почернело от космической доброты, от любви к сырой земле, ее, землю, Саша Коньков раньше не имел времени по-настоящему любить, а себя считал человеком плохим и неудачным, после смерти же, будучи опущен в могилу, даже заплакал от трогательных чувств, потому что земля приняла его, как любого другого своего сына, сжалилась над ним, засыпала, укрыла собой от дождей и палящего солнца, злых трупоядных собак и противно гудящих мух. Земля выделила Конькову целое место в себе, как доверчивая женщина, а чтобы Коньков не чувствовал себя одиноко от безличья земли, от несхожести ее с человеческим существом, земля исторгла из себя ему подругу, женщину спокойную и хорошую, Анну Мотыгину, а до того женщины только ругали и били Конькова, и он тоже ругал и бил их в ответ, Анна же только молчала и глядела на Конькова крупными, и плоскими, как черные лужицы, глазами, она все время, казалось, думала о чем-то, но отнюдь не казалась при этом серьезной, так как можно было заметить, что она никак не может ничего придумать, не приходит ни к какой мудрости, мысль ее, наверное, движется где-то в области удаленных звезд, в безвоздушном пространстве, где нет места никаким аналогам полезного знания. И Коньков тогда полюбил Анну, как не любил никого на свете, а когда на кладбище пришла хозяйка, о которой так много говорили между собой мертвецы, даже самый старый на кладбище покойник, никогда не покидавший своей заросшей травой могилы иногда скрипел об этом ветками дуплистой липы, Коньков сразу полюбил ее, так поразило его, что страшная хозяйка, вольная одним взглядом обрекать на вечную невообразимую муку, — всего лишь маленькая живая девочка с овсяными волосами, такая худенькая и беззащитная. Увидев Любу, Коньков усомнился в самом существовании на свете любого смертного ужаса, если эта девочка и захочет его погубить — пусть, значит так нужно для ее игры, ради того, чтобы доставить радость ребенку, Коньков готов был принять что угодно, для этого не обидно было погибнуть. И вот он пришел, и стал на страже, чтобы девочка могла спать и не думать ни о чем страшном — он, Коньков, станет с улыбкой думать об этом за нее.