Книга Личное дело игрока Рубашова - Карл-Йоганн Вальгрен

— Погодите, — сказал Распутин, — погодите-ка… Очень странно. Очень и очень…

Царь облизнул подрагивающую нижнюю губу.

— Что, Григорий? Что там?

— Блазнится, что ли… Это тебе, Коля, — вдруг сказал Распутин.

Он повернулся к Рубашову и поднял брови домиком, отчего они стали похожи на два черных полумесяца. Николай вспомнил, что точно то же выражение было у него, когда они месяц назад стояли перед отшельнической хибарой доктора в Витебске.

— Духи, — сказал Распутин. — Они утверждают, что он поправляется. Он проснулся… он может помочь тебе, Коля! Ты слышишь, Коля, он тебе может помочь, наш друг доктор Сускарапель!

Доктор Сускарапель

В ноябре, после долгого путешествия сначала на поезде, потом на санях, путешествия, предсказанного еще во сне, они оказались в лесу, в Витебской губернии. На поляне, рядом с замерзшим родником, стояла полуразвалившаяся хижина, даже правильнее было бы назвать ее халупой, под крышей из еловых ветвей, скрепленных торфом. Стены сложены из камня и обмазаны глиной. На суку векового дуба висел странный ржавый меч. Из ямы поодаль несло человеческими испражнениями. Неподвижно сидевший на камне ворон вдруг всполошился и улетел, хлопая крыльями.

Николай Рубашов был немало озадачен открывшимся перед ним зрелищем — хижина отшельника в русской глуши. Удивление его можно было понять — до этого момента он не имел ни малейшего представления, куда и зачем они направляются. Жизнь, проведенная в религиозных исканиях, наложила на Распутина отпечаток: он был загадочен даже в мелочах.

Со времени их второй встречи в июне, незадолго до начала войны, прошло полгода. Николай очень хорошо запомнил бал в Зимнем, когда Распутин предсказал ему рождение ребенка и смерть Нины, и решил найти его.

Григорий сразу узнал его, хотя прошло уже три года с лишком. Он, не перебивая, выслушал рассказ Николая Дмитриевича — Рубашов не утаил ничего, он поведал Распутину обо всех более или менее значительного свойства событиях, произошедших с той новогодней ночи на пороге нового века.

— И почему ты думаешь, что я могу тебе помочь?

— Вы — или никто, — твердо сказал Николай. — Только ваши дарования.

Распутин вздохнул. Уже год прошел с тех пор, как в одном из вещих снов своих видел он Россию, гибнущую во вселенском пожаре. Такой сон и дурак истолкует, сказал он, война будет; большая война. Любою ценой хотел он помешать царю втянуть Россию в кровопролитие. Николай долго не мог забыть пронзительную, почти неземную грусть, отуманившую глаза Распутина, когда он достал с полки факсимильное издание средневековых пророчеств монаха Тостова, сдул с него пыль и срывающимся голосом зачитал несколько фраз, до жути напоминавших сегодняшнее положение в стране, и даже опознал себя самого в одном из символических существ, то и дело появляющихся в книге. После чего захлопнул фолиант и попросил оставить его одного.

За этим последовали два дня мучительного ожидания в монастырской келье, где Рубашов нашел временный приют. Инстинктивно он чувствовал, что если не Распутин, то помочь ему не сможет никто. Но он также понимал, что судьба предназначила этого человека для свершений куда большего масштаба, чем его пусть и важное, но все же частное дело. Но на третий день старец, к его удивлению, все же объявился — приехал на автомобиле. Поспрошал у совести своей, сказал он. Грех это — не помочь человеку в нужде.

Тем же вечером они уехали. Вдоль дороги росли пыльные березы, вдалеке в поле шел молебен по случаю хорошего урожая. На вопрос, куда они направляются, Распутин что-то смутно пробормотал о некоей деревенской церкви, где на Иванов день дьявол якобы держал перед общиною речь с амвона, после чего община вся словно помешалась, люди стали резать скотину и пили кровь черной овцы, отчего все поголовно сделались совершенно пьяными. Может, еще одно предзнаменование, сказал Распутин, как будто других мало, а может, так — досужие домыслы. Он не возлагал на эту историю больших надежд, но надо же было где-то начинать…

К вечеру они наконец добрались до нужной деревни. Стояла тяжелая, влажная жара, и деревня казалась совершенно пустой. Не меньше часа ушло у них, чтобы найти хотя бы одного обитателя. Им оказался старик-крестьянин; он узнал Распутина по газетным портретам и поцеловал полу его рубахи. Скот и вправду резали, подтвердил старик, но это потому, что объявили новый налог. Насчет того, что какой-то чужак проповедовал с амвона — тоже правда, может, и дьявол — кто их разберет. Говорил, из меньшевиков, все звал, чтобы народ от призыва отказывался. Пока старик развивал свою точку зрения на горькую судьбу матушки-России, Распутин повернулся к Николаю и прошептал:

— А тебе кто сказал, что это будет легко?

Вся эта нелепица словно задала тон последующим неделям. Они были в деревне, где прошел дождь из змей, но все, что им удалось увидеть, была пара сброшенных змеиных кож и два дебильных пастуха, утверждавших, что их постигла кара Божья за сожительство со своими буренками. Некоему звонарю из деревушки под Новгородом стали являться привидения: утопленники пытались освободиться от своих одежд, другие швырялись в него кладбищенской землею, третьи просто подсаживались к печке и мрачно глазели на огонь. По истечении месяца измученный звонарь обратился за помощью к нечистому и добился клятвенного обещания, что покойники больше его не побеспокоят. И так они ездили от одного умалишенного к другому и вернулись в Петербург, не продвинувшись ни на йоту.

Через пару недель Николай Дмитриевич был близок к тому, чтобы сдаться. Все выслушанное им за это время лишь подтверждало слова старца: «Русское вранье границ не знает».

Но Распутин-то сдаваться не собирался. В середине месяца он начал расспрашивать своих бесчисленных монастырских знакомых, перебирать всю гигантскую сеть, сплетенную им во время путешествий к святым местам, сеть, чьи ячейки простирались далеко за Урал, в самые глухие закоулки Сибири.

Ему слали письма и телеграммы. Никто не встречал рубашовского гостя, но рассказы о всяких невероятных событиях лились рекой. В одном письме рассказывалось о человеке, одержимом сразу девятью болезнетворными демонами, богохульничающими на семи разных языках. В другом сообщалось о теленке с тремя головами, из которых средняя отличалась приветливым нравом, могла с изрядною точностью предсказывать погоду и за несколько месяцев сообщать о смерти того или иного прихожанина. В Херсоне некий кузнец глотал раскаленные угли и утолял жажду расплавленным свинцом без видимого повреждения для здоровья. А в лесу под Минском некий спятивший егерь назвался Христовой невестой, прибил себя гвоздями к кресту и на глазах изумленной публики вместе с этим крестом ушел под землю, словно камень в зыбучие пески.

У одной женщины от святой воды появились на коже гнойные волдыри, другую похитила стая ведьм и вознесла ее высоко в небо над грузинскою церковью Светицховели в Мцхете, а потом тех же самых ведьм — или, может быть, других, но по описанию очень похожих — видел пастушонок-ясновидец во время обедни в Карелии: они сидели задом к прихожанам и глодали труп самоубийцы, норовя ухватить наисочнейшие его части.