Книга Потерянный рай - Сейс Нотебоом

Она вернулась, неся два полных стакана виски безо льда и воды. И выпила свою порцию залпом. Они сидели рядом, слушая гудки автомобилей, доносившиеся с улицы.

— Сегодня — ангельская вечеринка, — смеясь, сказала она. — Сегодня вечером, после большого праздника на северном пляже, нас изгонят из рая.

— Мне можно пойти с тобой?

— Конечно. Все, кого ты видел, тоже там будут: режиссер, ассистенты, те, кто расставляли для вас указатели, все, кто принимал участие. И конечно, все ангелы.

Так оно и оказалось. Их приветствовали громкими криками, объятьями и поцелуями юноши-ангелы и ангелы-девчонки, переодевшиеся в майки и джинсы. Он старался не лезть вперед, но оказалось, что на него и так никто не обращает внимания. Кто-то сунул ему стакан пива; кажется, здесь всем полагалось надраться. Музыку Bee Gees[67]почти совершенно покрывал слитный гвалт, но кое-кто пытался под нее танцевать. Шум стоял неописуемый. Они отошли к кромке воды. Он смотрел на отбившихся от стаи ангелов, поодиночке или парами бродивших по пляжу. Красная полоса еще не погасла на горизонте, но уже ясно видна была лунная дорожка, исчезавшая и снова появлявшаяся на гребнях волн. В большой палатке накрыли колоссальные столы с закусками, но он не чувствовал голода. То теряя, то снова находя ее в толпе, он смотрел, как она бешено отплясывает: сперва — с ангелом, стоявшим на крыше гаража, потом — с каким-то рыжим парнем. Иногда кто-то пытался заговорить с ним, но чаще всего он ничего не понимал. Потом он увидел пьяного тасманского поэта, болтавшего, сидя в песке, со стриженым ангелом, так и не снявшим белоснежные крылья и разминавшимся под музыку, которая вдруг зазвучала громче, пробирая до костей; он попытался добраться до нее, но она все отступала, и рядом с нею сменяли друг друга ангелы-юноши, всю жизнь занимавшиеся бегом и серфингом, чьи гармоничные, мускулистые тела просто просились на потолок Сикстинской капеллы.

— Держи, голландец, — крикнул датчанин, толкая в его сторону совершенно пьяную девушку, но та, вывернувшись, злобно поглядела на него, сплюнула на песок и отбежала в сторону. Пьяный датчанин повис было на Эрике, но девушка, появившись из темноты, вцепилась в датчанина изо всех сил и увела с собой. Повсюду на песке лежали вперемежку люди и ангелы. Со звоном бились бокалы, звучал смех, одни пили, другие целовались, тут и там вспыхивали огоньки сигарет, Эрик увидел бредущего к морю обнаженного ангела, прикрытого лишь крыльями, а после уже не видел ничего, кроме волн, накатывающихся на берег, отступающих и вновь взмывающих ввысь, чтобы, вскипая пенной шапкой над оливково-черной, переливающейся в лунном свете водой, с шумом обрушиться на пляж. И там, на границе меж водами и твердью, он нашел ее; она стояла молча, распахнув для него свои крылья. Не видя ее лица, он целовал ее глаза, а она гладила его лицо руками, обнимала его своими жесткими крыльями, а потом, медленно опустившись на колени, потянула его за собой, и они упали на песок. Вдали продолжала играть музыка. А дальше сбылось то, о чем он стал мечтать, едва увидев ее лежащей в шкафу, лицом к стене, поджав босые ноги, с протянувшимися вдоль всего тела крыльями: он начал освобождать ее от одежды, чувствуя, что она готова отдаться ему, что она смотрит на него, распахнув глаза; он почувствовал, как ее ногти впились в его шею, — но в этот миг вспыхнули прожектора, ярко освещая пляж, и с обеих сторон взвыли сирены полицейских джипов, выехавших на патрулирование берега. Он видел разбегающихся ангелов, слышались крики и вой сирен; и, кажется, она говорила что-то, но он не понимал что и вдруг увидел, что она приподнялась, опершись на одно колено, как спринтер на старте, и вдруг рванулась вперед, помчалась, пригибаясь под прожекторами, и исчезла. Он тоже поднялся и побрел, удаляясь от шума, а когда все стихло, сел на песок и просидел на берегу, пока не рассвело. Вокруг валялись стаканы, одежда, палки, мусор, крылья. С первыми лучами солнца он вернулся в город. Он ждал ее звонка в отеле до тех пор, пока не пришло время отправляться в аэропорт. Она так и не дала о себе знать.

15

В последний раз ее руки прошлись по его спине округлым движением, и она легонько похлопала его по шее, показывая, что пора вставать. Ему не хотелось вставать ни сейчас, ни вообще когда-либо. Он поднялся. Что за дурацкая выдумка — жизнь, подумал он. Она посмотрела на него. И усмехнулась, как он и ожидал.

— Почему ты убежала от меня тогда? — спросил он.

— У меня не было разрешения на работу. Я боялась, что меня выставят из страны.

— Ты — космополит, что ли?

Она пожала плечами. Потом коснулась рукой его руки и спросила:

— Ты так и не вспомнил, что я тебе сказала тогда?

— Нет, — ответил он, — мне нечего вспоминать, я ничего не смог расслышать из-за шума. А что ты сказала?

— Ангел не годится в подруги человеку.

Он замер на месте и стоял так до тех пор, пока она не подтолкнула его к двери. Выходя из кабинета, он увидел, что в коридоре ожидает своей очереди доктор Крюгер. И сумел, несмотря на его громогласное приветствие, расслышать ее слова:

— До следующего раза, да?

Но времени на ответ у него уже не оставалось.

Эпилог

«Epilogue,from Gr. Epilogos, conclusion — epi and lego — to speak. A speech or short poem adressed to the spectators by one of the actors, after the conclusion of a drama».

The New Webster Encyclopedic Dictionary of the English Language, MCMLII[68]

И снова Берлин. Вокзал Лихтенберг. Мне нравится рифмовать ситуации и положения, хотя сам я даже рифмованных стихов не пишу. Поезда отсюда отправляются в Польшу и Россию. Здесь у меня должна состоятся встреча, хотя пока я еще даже не знаю об этом. Поезд на Варшаву отправляется в 20:55. На Минск — в 8:49. На Смоленск — в 14:44. На Москву, до Белорусского вокзала, — в 20:18. Разные направления, разные поезда. Я отправляюсь в дорогу, чтобы справиться с ощущением потери. Всякий, кто написал в своей жизни хоть одну книгу, испытал нечто подобное. Расставание навеки, вроде похорон. Живешь год или два бок о бок с какими-то людьми, выдумываешь им совершенно не подходящие имена, заставляешь их смеяться — а бывает, они смешат тебя, и вдруг, оборвав все связи, уходишь, бросив их в одиночестве посреди огромного, равнодушного мира. Да еще и надеешься, что у них достанет сил на долгую, самостоятельную жизнь. Но, бросая их в одиночестве, ты и сам чувствуешь себя покинутым. И вот он, ты — одинокая фигура на пустынной станции в бывшем Восточном Берлине. Нет ничего на свете печальнее этого зрелища.

Как сказала бы Альмут, «сам себя не пожалеешь — после ходишь, как оплеванный», именно это я и хотел сказать. Видите, они все еще говорят со мной. Два года болтали они друг с другом, а я слушал. Вопрос в том, с чего все началось. Было ли первое слово произнесено мною и кем из нас было произнесено второе? Прошлой ночью я записал что-то, а утром едва смог прочесть. По своему ночному почерку я всегда могу определить, сколько выпил накануне.