Книга В ожидании Конца Света - Марианна Гончарова

— Откуда лужа?! — взвыла я. — Я же только что все помыла! Ну откуууда?!

И тут Лямочка наша, эта столичная небожительница, эта балериночка, которую в Большом театре на концерте поцеловала в лоб сама божественная Екатерина Васильева!.. Эта маленькая принцесса подняла чашечку, сделала глоточек, опустила чашечку, открыла лепесточки алого ротика и нежным голоском произнесла:

— А-а-а… Дак эт-т кошак нассал…

Ой, как смешно! Оой! Тихо-тихо… Не-нет! Я не плачу. Да спи уже наконец спокойно. Не плачу. Не пою. Смеюсь я! Спи, дорогой, спи. Ничего-ничего. Нет, у меня все в порядке. Нет, у меня ничего не болит. Нет, я просто вспомнила смешное. Спи. Так вот, о Лямочке нашей. Сейчас она работает переводчиком в большом туристическом холдинге. Да, при ее красоте она еще выучила несколько сложных языков, в том числе и арабский. И конечно, приезжающие в Москву арабские партнеры по бизнесу, дипломаты или туристы, увидев ее, сначала замирают и смущаются, а затем моментально делают ей предложение руки и сердца. У арабов, говорит Ляма, пожимая плечиком, сделать предложение, как поздороваться. Ляма получает предложения даже в виде эсэмэски: «Буть майей лубимая жына» Это означает, что три уже есть, а Ляму приглашают надеть шальвары, паранджу или как минимум хиджаб и господин назначит ее любимой женой. Лямка говорит, что самое распространенное имя у этих ребят, как правило, Мухаммед. И когда она получает очередную эсэмэску с витиеватым предложением: «Хабибти. Жынись на меня, цвиток душы маей, дорогая Уляна. Всегда твой Мухаммед», она, не зная даже, от какого именно Мухаммеда пришла эсэмэска, просто ее удаляет, даже не дочитывая до конца. А чаще они, эти эсэмэски, приходят без подписи, причем претенденты пишут просто и недвусмысленно, что-то вроде: «Papa soglasilsya. Svadba v chetverg». Или «Даю тебе кавер, кастюм, 4 кальца с брилянтами, ажырелий — скок хочиш».

А вот когда ее преследовали лично, было хлопотно. Хотя надо отдать должное — ухажеры вели себя деликатно, на глаза не лезли, могли встретить у входа с корзиной цветов или фруктов-сладостей, которые потом неделю ели все Лямкины подруги, могли просто издалека кидать в ее сторону пылкие взоры и как бы случайно пересекаться в коридорах компании. Но уж когда они теряли терпение и спрашивали ее в упор: так да, или нет, Уля, склонив аккуратную русую головку, серьезно и даже с сочувствием глядя на воздыхателя, интересовалась:

— Шекера, конечно, — отвечала Уля на арабском, мол, спасибо за такое внимание, — а сколько у вас в стаде красных верблюдов?

И все, молодой человек опускал голову и больше не смел поднять глаза на девушку, потому что красный верблюд в стаде как «Майбах» в гараже.

А то! Мы, Гончаровы, без красных верблюдов своих дочерей замуж не отдаем. Подай нам красного верблюда, и точка. И тогда мы еще подумаем.

Шучу, конечно, шучу. Какое там.

Когда Ляма была маленькая, я привезла ей миниатюрную и очень смешную куклу Крысю. Ее, конечно, в просторечии называли Крысой или Крыской, и она, эта Крыся, все годы Ляминого взросления делила со своей хозяйкой радости и горести. Крыся частенько плакала и ревновала, потому что у Лямы появлялись новые куклы — фигуристые красотки Барби и Синди. Но Ляма утешала Крысю, что с помощью этих дур она просто учится шить, не переживай, Крыся, ты у меня самая любимая. А Крыся всхлипывала и говорила:

— Я хочу быть не самой любимой, я хочу быть единственной.

Так и случилось. Уля в тринадцать лет закончила шить для своей Барби роскошный гардероб, включая пальто, шубы, сапоги, перчатки и прочие аксессуары. Последним было восхитительное свадебное платье. Ляма выдала Барби замуж, после чего подарила и ее саму, и огромную пластиковую прозрачную коробку с ее приданым своей младшей кузиночке, моей дочери Лине.

И вот тогда Крыся спокойно вздохнула. Она и теперь живет у Лямы в комнате, все в том же потрепанном сарафанчике, в котором была подарена. Лишь изредка Ляма, болтая по телефону с друзьями, переплетает ей косички. И тогда Крысино выражение лица меняется. Личико ее страшненькое расплывается в нежной улыбке, и глаза светятся радостью и любовью.

Ах, эти наши старые игрушки!..

Еще одной моей племяннице я подарила игрушечную обезьяну по имени Petya (так было написано на ярлычке, приколотом к ее уху), обезьяну Петю, явную барышню, с двумя рыжими косами, с радостной миловидной мордочкой и длинными, свободно болтающимися конечностями, которые можно было завязывать узлами. Трехмесячная племянница с роскошным именем Аэлита была в то время абсолютно лысенькая, очень худая и, если приглядеться, даже несколько зеленоватая, поэтому имя ей где-то даже очень подходило. Это теперь она — стройная нежная красавица-блондинка. А иногда и брюнетка и даже шатенка.

М-да, какие только мысли не приходят в сонную голову в канун всеобщего, можно сказать, глобального не знаю чего…

Да. Игрушки, игрушки… С трех месяцев Аэлита со своей Питой (так она называла обезьяну Петю) не расставалась.

Несмотря на то что обезьяна, как я уже сказала, была явно барышней, Аэлита как раз не сомневалась в ее мужском начале. Поэтому как только ее маленькие, но цапучие пальчики — ей было года четыре — дотянулись до ножниц, поганые рыжие Питины косы были срезаны под корень. Пита с Аэлитой гулял, ел, спал и частенько болел. Пита был первым, кому Аэлита показывала свои рисунки, в Питин живот Аэлита плакала, именно его всегда брала с собой на праздники в детский сад и отдыхать на море. Даже пыталась затолкать его в ранец, когда шла в первый класс, но отец ее, добрейший Саша, заметив Питин облезлый хвост, торчащий из нового, раздутого из-за толстого Питиного пуза ранца, пообещал, что понесет Питу на руках как почетного гостя торжественной линейки. И понес. И Пита видел, как Аэлиту приняли в школу. Пита делал с ней домашние задания, не спал ночами, когда она готовилась к экзаменам, и понятно, что именно он сидел, старенький, но принаряженный, одетый в специально пошитый смокинг и котелок, на капоте свадебной машины, когда Аэлита выходила замуж.

Однажды, когда Аэлите было года три, родители предприняли попытку заменить штопаного старого Питу на точно такую же новую игрушку. Вечером Аэлита улеглась в кроватку, уложила рядом Питу, укрыла его одеялом под горло, уступив ему большую часть своей спальной площади. И уснула.

Родители подкрались, вытащили из-под одеяла старого Питу и положили туда нового с предусмотрительно отрезанными под корень косичками. Утром случилась истерика. Аэлита, несчастная, испуганная, красная от слез и крика, рыдала все утро, икала и просила, заклинала и умоляла, совсем как взрослая:

— Дайте Пиииииту! Дайте майова Пииииту!

— Но вот же он, — ласково уговаривали родители.

— Неееет!!! — кричал ребенок, отталкивая новую игрушку и еще больше заливаясь слезами. — Это не Пита! Это не мой Пита! Дай майова Питу!!!

— Ну посмотри, — говорил Аэлите папа, — он просто искупался вечером, он съездил на курорт, отдохнул…

— Нет! — злобно крикнула девочка и притопнула босой ножкой. — Он не Пита. Он чужой, пахнет не Питой!