Книга Гарпия - Генри Лайон Олди

– Ого, сколько наловили!

– Тоже мне невидаль! – скривился Хулио Остерляйнен, взлохматив пятерней свою примечательную шевелюру. – Это разве бесы? Мелочь пузатая!

– Ты хотя бы мелочь поймай, герой.

На плечо Хулио легла тяжелая лапа самого старшего из первокурсников – усача Теодора. Подначить по-деревенски обстоятельного, невозмутимого Теодора не получалось даже у записных насмешников. Зато усач был единственным на курсе, способным по-доброму утихомирить любого зубоскала.

– Видел я эту мелочь. Пакостят по-взрослому…

И никто в это время не смотрел на Яцека Деггеля, который провожал экзорцистов странным, остановившимся взглядом. Не может, не должен так смотреть мальчишка, которому не исполнилось и шестнадцати; сопляк, в восхищении чуть не извертевшийся на пупе: я!.. студент!..

– Не смейся над бесами, – сказал мальчик, и Хулио подавился заготовленной остротой. – Иначе они посмеются над тобой.

Когда-то семейство Деггелей знавало лучшие времена. Яцек этих времен не застал, но много слышал о них от бабушки. Долгими зимними вечерами, забравшись под теплое стеганое одеяло, украшенное, как и все белье в доме, красивым вензелем, мальчик внимал историям – о славных деяниях предков, о былом величии и богатстве рода, о знатных гостях и блистательных приемах.

Рассказы украшали реальность, как привявший цветок – лохмотья нищенки.

Родился Яцек в ветхом деревянном домишке на окраине Лотрены. Огород за домом, пыльная улочка за окном, редкие походы в лавку. Мать с утра до ночи пропадала в ратуше – на ее скудное жалованье архивариуса жили три человека. Отца Яцек не знал. Мать говорила, что отец был полковником и погиб в сражении. Чопорная бабушка со скорбно поджатыми губами, пропалывая капусту или прибираясь по дому, надевала полотняный фартук и белые перчатки, застиранные до дыр. Злословие соседок Эмма Деггель молча игнорировала – и те в конце концов отстали от нее.

Скучно бросаться дерьмом, не видя результата.

Бабушка всегда ходила с прямой спиной, гордо подняв голову. Внук старался ей подражать. Выходило не очень, но он старался. Статус нетитулованных нобилитов, если честно, более чем скромный, представлялся малышу графской – королевской! императорской! – короной. Предок Заслав, которого герцог д'Лариньоль пожаловал дворянством, был для Яцека героем. Стычка с вражеским отрядом, где отличился Заслав – величайшей битвой всех времен и народов!

Что уж говорить о крошечном поместьи Деггелей к северу от Лотрены, проданном за долги? Мальчик ни разу не видел поместья, но воображал себе дворец из сказки. Множество слуг, одетых в ливреи, фамильные угодья простираются на сотни лиг… Возвращаться из мира грез в сквозняки убогого жилья было ужасно!

К пяти годам, благодаря стараниям бабушки, Яцек научился бегло читать. С этого момента он попал в кабалу, вынужден ежедневно штудировать историю своей семьи, увековеченную на пожелтевших от времени страницах – тяжеленный фолиант в переплете из телячьей кожи стоял на почетном месте, в шкафу под стеклом. История обрывалась за два года до рождения Яцека: именно тогда у Деггелей закончились деньги на оплату семейного биографа.

Надо отдать бабушке должное: она, как могла, пыталась дать внуку всестороннее образование. Чтение и каллиграфия, арифметика и история, два иностранных языка – все, что знала сама, Эмма Деггель передавала мальчику, видя в нем единственную надежду на возрождение их облетевшего, подрытого свиньями генеалогического древа.

Про отца он все же сумел узнать правду. Правда была отвратительна. Бабушка хотела смягчить удар: дескать, пусть не в сражении, но отец Яцека погиб на дуэли. Увы, врать она не умела. Да и соседи помогли, просветили: Ференц Деггель, игрок и гуляка, промотав семейное состояние, был убит в драке мясницким ножом.

Известие мальчик воспринял стоически. К тому времени красивая сказка и так рухнула. Реальный мир безжалостно вторгался в мечты насмешками ровесников, обидными дразнилками, разбитым в кровь носом – защищая честь рода, Яцек рискнул затеять драку.

Драться он не умел. Не хватало силенок, а главное – ярости. Но книги и бабушка научили его другому: упорству. Смешному, нелепому, великому и самоубийственному упрямству, которое умеет все, кроме сущего пустяка – сдаваться и отступать. Когда Яцеку не давалась арифметическая задача, он мог потратить на поиски решения час, день, неделю, вцепившись в задачу мертвой хваткой, как бульдог.

В книгах ничего не говорилось об уличных драках. Там описывались битвы, дуэли и поединки чести. А подставить ножку, и кулаком по физиономии – какое тут благородство? Значит, надо вызвать обидчика на дуэль.

Все следующее утро Яцек, позаимствовав на кухне нож и выломав доску из ящика для овощей, выстругивал себе меч. Дважды порезался, устал, но к обеду меч был готов. Выйдя на улицу, он громко вызвал на бой белобрысого Мирчо. И получил в ответ град насмешек:

– Ха, рыцарь! Из-под юбки вылез!

– Сопли подбери, недомерок!

– Беги домой, к бабке!

– А камешком в лобик, тютя?

В Яцека полетели комья земли и камни. Один рассек мальчику бровь, едва не выбив глаз. Мир заволокло красным. Бедняга заорал – от боли и бессилия. И от этого отчаянного крика сердце лопнуло, как созревший нарыв. По лицу текла кровь. Яцек зажмурился, но продолжал видеть – сквозь опущенные веки, затылком, ушами, щеками, шеей… Казалось, повсюду выросли глаза. Красное пронизали темные нити. Мальчик стоял внутри бумажного фонаря, на чьих стенках художник черной тушью изобразил все, что было вокруг.

Свечкой в фонаре служил он сам.

Беззвучно шевеля губами, словно рыбы в пруду, пятились обидчики. Нет, не от героя-паяца с деревянным мечом! – из калитки за спиной Яцека выбиралось существо, в котором внук не сразу признал любимую бабушку. Эмма Деггель сделалась плоской и прозрачной, как промасленный лист пергамента. В правой руке она сжимала тесак для рубки мяса. Дюжина косматых уродцев, до краев налитых злобой, бесновалась внутри старухи – в голове, в печени, в иссохшем чреве! – но не это было главной причиной неузнавания.

Никогда раньше бабушка не двигалась подобно бешеной собаке. Крадучись, выгнув спину, вздыбив лопатки, она приближалась к внуку: защищать или убивать, этого Яцек не знал. Ноздри Эммы широко раздувались – тварь, в которую превратилась женщина, чуяла свежую кровь.

Яцека бросило в жар. Огонь поднимался из раскуроченного взрывом сердца, охватывая все тело. В голове путалось, как во время горячки; зимой, заболев, он едва выжил – спасибо лекарю Ганчиреку. Сейчас лекаря Ганчирека рядом нет. А бабушка – рядом. С ножиком, каким враги зарезали папу.

А теперь зарежут мальчишек, не знающих законов чести!

«Бабушка, не надо! – хотел крикнуть Яцек, чувствуя, что готов простить гадкому Мирчо что угодно: камни, оскорбления, драку не по правилам. – Ты их уже напугала! Они больше не станут меня обижать!»