Книга Взгляд василиска - Макс Мах

10.

Дело происходило как будто вечером. Ранние сумерки, или, может быть, это было перед грозой? Но воздух был уже не прозрачным, а каким-то сиреневым. И еще почему-то очень сильно пахло жасмином. Приторный этот запах запомнился особенно хорошо. Остальное много хуже. Кажется, он вышел из какого-то очень знакомого дома. В памяти вертелось что-то вроде "Штаба Войскового Круга", но Реутов в окружном штабе, вроде бы, с роду не бывал. Но не в этом дело. Он вышел из этого дома, спустился по пяти пологим ступеням на улицу, и пошел направо – все время почему-то неловко натыкаясь на спины прохожих – и поскольку очень быстро, и никуда не сворачивая, достиг "Набольшего Места", как все в городе называли площадь Единения, то, выходило, что шел он по проспекту Манасии. Впрочем, там и тогда, Вадим об этом, разумеется, даже не подумал. Он просто скользнул взглядом по конной статуе "царя" Иосифа – того самого, который присягнул на верность великому князю Витовту – и снова, как и прежде, свернул направо, направляясь в Ярославово городище.

Здесь улицы почти сразу стали узкими и извилистыми, а дома – старыми, выцветшими и какими-то кособокими. Запах жасмина усилился, и стало заметно темнее. И совсем исчезли люди, так что Реутов внезапно оказался совсем один. Было тихо. Он слышал только звук своего участившегося дыхания и позвякивание подковок – он что, в сапогах был? – о булыжник мостовой. Вообще атмосфера сгустилась, если так можно выразиться. Стало душно – может быть, действительно приближалась гроза? – и пот струйками побежал по спине. Реутов прибавил, было, шаг, но сразу же почувствовал, что ноги налились свинцом, и из его попытки ничего не вышло. Он знал, что надо спешить, однако ничего не мог поделать. Ноги были тяжелые, и переставлять их с каждым шагом становилось все труднее. И еще отяжелела, налилась мутью голова, и дыхание стало прерывистым и трудным, как после долгого бега.

Сколько времени это продолжалось, Вадим не знал, но ощущение было такое, что тащится он по бесконечному лабиринту, состоящему из узких, ни разу не прямых, улиц и еще более узких, смрадных и загаженных переулков, целую вечность. А потом он увидел дом, и сразу же его вспомнил, и обрадовался, что, наконец, нашел, потому что, оказывается, искал его и не мог найти почти всю свою жизнь. И сердце заторопилось, и даже сил как будто прибавилось, и он едва ли не бегом бросился к старой, рассохшейся и потерявшей свой первоначальный цвет, двери, и, схватившись за ручку, изо всех сил потянул ее на себя… Но на этом, собственно, все и закончилось. И дверь, и дом, и старый Итиль, все это исчезло, поглощенное глухим и полным опасностей мраком, а вслед за тем пришла боль.

11.

Реутов очнулся, как и просыпался, сразу вдруг. Рывком. Очнулся и тут же почувствовал, как болят разбитое лицо, ребра и спина, и даже застонал от неожиданности, хотя, видит бог, боль была вполне терпимая. Однако протяжный и хриплый его стон, прозвучавший в каком-то гулком и "открытом" пространстве, был настолько необычен, что удивление буквально выдернуло Вадима из все еще не отпустившего его беспамятства, и он открыл глаза. Впрочем, в первое мгновение, увиденное показалось Реутову продолжением только что оборвавшегося – как всегда, на самом интересном месте – бредового сна, и это, как ни странно, его сразу же успокоило. Сон это ведь всего лишь сон. Какие к нему могут быть претензии? Присниться может все, но к реальной жизни это обычно имеет точно такое же отношение, как и галлюцинации. Однако уже в следующую секунду, ему стало ясно, что то, что он видит, это отнюдь не сон, а самая, что ни на есть, объективная реальность, но только такая, что лучше бы уж бред. Но ни испугаться по-настоящему, ни запаниковать, он не успел, потому что как раз в этот момент, его окликнули откуда-то сбоку.

– Эй! – крикнул чей-то очень знакомый голос. – Эй! Это кто там? Отзовись!

– Давид?! – удивился Реутов и хотел было повернуться на голос, но это оказалось невозможно.

Его резкое движение сработало, как триггер, и, державший Вадима в своей власти, внутренний запрет пал, и чувства сподобились, наконец, доложить разуму всю правду о состоянии его дел. А дела эти обстояли совершенно невероятным образом. Выяснилось, что совершенно голый Реутов лежит на железном полу, впивающемся ему в спину какими-то мелкими неудобными выступами, то ли заклепками, то ли головками болтов, или чем там скрепляют стальные листы. При этом правые рука и нога Вадима были прикованы кандалами – почему-то в голову пришло именно это архаичное слово – к каким-то непонятным сложнопереплетенным между собой трубам. Так что ни повернуться, ни даже сесть по-человечески он не мог, а лежать было мало, что неудобно, так еще и холодно, потому что в том месте, где он себя нашел, было холодно, а железный пол вообще ощущался, как глыба льда.

"Воспаление легких обеспечено", – но это, кажется, была последняя мысль, относящаяся к внезапно исчезнувшему миру нормальной обыденности, которая посетила его голову.

– Вадим! – показалось ему, или в голосе Давида действительно прозвучало удивление, граничащее с потрясением?

– Я! – крикнул Вадим. – Это я, Давид. Где мы?

Его окружал пропитанный запахом какой-то вонючей машинерии полумрак, едва рассеиваемый жидким светом забранного толстой проволокой фонаря, висевшего высоко над ним, так что пребывал Реутов как бы в пятне этого размытого света, за границами которого все тонуло в глухой непроглядной тьме. Все, что он мог видеть и ощущать, сводилось, таким образом, к немногим, но крайне странным деталям. Железный пол, "заводской" запах, какие-то трубы – или это была часть большой и сложной машины? – холод, мрак… Место было неожиданное и… да, страшное.

"Котельная? – подумал Реутов с какой-то неожиданно пришедшей к нему оторопью. – Какой-то завод?"

– Это корабль, – ответил на его недоумение Давид. – Ты что же, не видел, куда тебя привезли?! Это баржа…

– Какая, к черту, баржа?! – завопил испуганный и ничего не понимающий Реутов.

– Вот уж не знаю, – неожиданно спокойным голосом ответил откуда-то из темноты Давид. – Названия, ты уж извини, я прочесть не успел. Не до того было. А стоит она где-то около Смольного монастыря.

– Смольный монастырь? – опешил Реутов, чувствуя, как его начинает охватывать паника, вызванная ужасом неизвестности.

– Вадим, тебя что по голове били?

"Били? – тело отозвалось на эту мысль ноющей болью, свидетельствующей, что его, скорее всего, действительно били. – По голове?"

Реутов поднял левую руку к голове, но еще не коснувшись ее, почувствовал сильное жжение, как от ожогов, на висках, лбу и затылке, и, словно только и дожидаясь этого сигнала, картина произошедшего моментально и во всех деталях встала перед его внутренним взором, причем так, как если бы еще мгновение назад он не находился в полном беспамятстве, в изначальном, прямом смысле этого слова.Беспамятный, значит, не помнящий, забывший, оставшийся без воспоминаний…

12.

– Капитан Колодный, – представился, подходя к нему вплотную один из мужчин. – Третье Главное Управление Канцелярии его Величества.