Книга 13-й Император. «Попаданец» против Чертовой Дюжины - Никита Сомов

Сейчас же все эти господа были удивлены и ошарашены столь резкими шагами нового государя. Мои слова буквально ошеломили кабинет, выбиваясь из ожиданий. Ведь предполагалось, что император будет медленно входить в суть дела, прислушиваясь к голосам мудрым советчиков-министров, и очень не скоро начнет (если вообще начнет) осуществлять свою собственную политику. Однако для меня это было неприемлемо. Так что мои слова про Муравьева были только первым, пробным шаром. И самое важное: я не собирался на этом останавливаться.

— Предлагаю перейти к следующему пункту повестки дня, — продолжил я, доставая из папки увесистую кипу документов. — Передайте бумаги по кругу, — обратился я сначала к сидящему по правую руку Блудову, а затем к сидящему по левую Адлербергу, передавая каждому из них по стопке документов. Дождавшись, пока все министры получили по копии, я продолжил:

— Перед вами проект Манифеста об изменении положения удельных крестьян. Прошу вас ознакомиться. Я хочу, чтобы по сему проекту в трехдневный срок вы подготовили рекомендации от своих ведомств.

Министры бодро зашуршали документами. Я ждал реакции. Этот проект я готовил практически со дня моего вступления на престол. В Манифесте предполагалось: земли, находившиеся в пользовании крестьян, признать их полной собственностью, и с момента опубликования крестьяне освобождались от всех повинностей (барщины, оброка, чанша и т. д.) и подушной подати, а также им прощались все недоимки прежних лет. Крестьянам предполагалось возвратить хотя бы часть земли, которой они владели, с тем, чтобы они имели свой двор, огород и небольшой участок пашни. Платить крестьянам предполагалось лишь три налога: мирской, земский и поземельный, правда величина их серьезно возрастала.

Пока что я планировал распространить действие Манифеста только на крестьян удельных, находившихся до недавнего времени в собственности царской семьи, разумно предполагая, что уж с ними никаких проволочек не предвидится. Удельные крестьяне принадлежат царской семье, а так как я являюсь ее главой, то волен делать с ними все что захочу, не оглядываясь на кабинет. Так что ознакомление министров с данным проектом, как мне казалось, было, по сути, простой формальностью. Однако, как оказалось, многие аспекты я упускал из виду…

Первым протестующе воскликнул Горчаков:

— Votre Majesti Impiriale, le projet de loi…

— Александр Михайлович, прошу вас, как подданного Российской империи, обращаясь ко мне, использовать исключительно русский язык, — оборвал я его. Возможно, в подобной резкости не было нужды, но за дни моего пребывания в прошлом стала безумно раздражать эта привычка многих придворных вельмож изъясняться исключительно по-французски. — А теперь, прошу, еще раз изложите суть ваших возражений.

Горчаков побледнел, когда я его грубо прервал, видимо, мое замечание было ему неприятно, но, как истинный дипломат, он ни единым жестом не выдал своей обиды. Напротив, тон его ответа был безупречно вежлив:

— Ваше императорское величество, ваш Манифест наполнил меня верноподданнической гордостью. Ваши желания более человеколюбивы, чем у любого из известных мне европейских монархов. Однако суждение мое состоит в том, что публикация сего Манифеста в неизменном виде приведет к рождению большой несправедливости в крестьянском сословии. Выкупные платежи, легшие тяжким бременем на крестьян помещичьих, ваше величество, в высочайшей милости собирается крестьянам удельным простить. Я всемерно поддерживаю столь человеколюбивое стремление, но не обернутся ли благие намерения тяжкими последствиями для казны? Не будут ли бывшие помещичьи и нынешние государственные крестьяне чувствовать, что обделены высочайшей справедливостью? Не повлечет ли сие решение бед, равных, а то и больших, нежели события, в Польше происходящие?

Закончив речь, Горчаков учтиво поклонился и элегантно вернулся на свое место. Не успел я собраться с мыслями для ответа, как слово взял граф Адлерберг.

— Ваше величество, — начал он, встав и поклонившись, — я не могу не согласиться с князем. Ваше решение, вероятно, продиктовано желанием облегчить быт податного сословия, однако на сей час, имея в виду события в Польше, мы не можем себе позволить вносить столь сильное смущение в мужицкие умы. Узнав, что по Манифесту вашего величества удельные крестьяне получили освобождение от выкупных платежей, остальные немедля потребуют себе тех же благ. Мы едва можем справиться с поляками, к чему во время пожара заливать огонь маслом?

И тут плотину прорвало. Рейтерн, срывая голос от волнения, твердил, что отказ от выкупных платежей удельных крестьян пагубно скажется на и так подкосившемся, после неудачной попытки восстановления золотого размена, бюджете. Зеленой и Мельников возражали против прирезки казенной земли на наделы. Милютин и Головин были в целом «за», но их смущало то, что удельные крестьяне в правах и обязанностях были приравнены к государственным, то бишь казенным, и значит, действие Манифеста теоретически могло распространяться и на них. Странно молчаливы были Блудов, Валуев и Краббе. Но если последнего этот вопрос напрямую не касался и собственного мнения он мог и не иметь, то вот первые два…

— Господа, — приподнял я руку, — господа, спокойнее. Спокойнее. Я услышал ваше мнение. Петр Александрович, Дмитрий Николаевич, Николай Карлович, вы не хотите ничего добавить?

Начальник Канцелярии медленно поднялся и, вытянувшись во весь свой невеликий рост, глядя мне в глаза, заявил:

— Суть и сущность собственной Его Императорского Величества Канцелярии состоит в том, чтобы выполнять решения, а не обсуждать их.

Признаться, я был приятно удивлен. Мне казалось, что граф найдет тысячу предлогов, чтобы отговорить меня от этой идеи или хотя бы оттянуть время ее воплощения в жизнь. Но, видимо, я в нем ошибался. Что ж, надо признавать свои ошибки!

Однако тут граф продолжил:

— Мне жаль лишь, что ваше императорское величество вынесли этот вопрос на обсуждение, не воспользовавшись услугами Канцелярии, как раз и предназначенной для заведования делами, подлежавшими личному рассмотрению императора и наблюдающей за исполнением высочайших повелений. Я уверен, — заявил Блудов, — что мои сотрудники могли бы прилежно и детально выполнить предварительные работы, чтобы претворить в жизнь разделяемые ими устремления его императорского величества.

— И как вы предполагаете это сделать? — ради интереса спросил я, уже понимая, куда он клонит.

Граф тут же предложил создать авторитетную редакционную комиссию. Ее рекомендации, сказал он, позволят учесть все возможные последствия и принять решение, основанное на зрелых, ответственных и долгосрочных соображениях, забыв о сиюминутных и корыстных порывах.

Нет, все-таки я был прав, чиновник всегда остается чиновником. Как будто не понятно, что поручение разработки закона вышеупомянутому комитету растянется на несколько месяцев, а то и лет! С улыбкой поблагодарив графа за «самоотверженность», я заявил, что все-таки вынужден отказаться от столь любезно предложенной помощи, если хочу, чтобы Манифест увидел свет в этом столетии. Блудов намек понял и резко свернул свое выступление.