Книга Проект "Миссури" - Яна Дубинянская

— Да. Врачи сказали, что я не смогу бегать после такого разрыва связок, то есть не сумею развивать нормальную скорость, а для футболиста это приговор. Пришлось сменить вид спорта. Как видите, удалось кое-чего достичь…

— Папа много рассказывал о вас…

Она шагала медленно, запрокинула в повороте голову, ловя его взгляд. Полуоткрытый маленький ротик, россыпь веснушек. Забыла вынуть из-за уха увядший одуванчик, и серый в полумраке закрывшийся цветок при каждом шаге подскакивал у нее на щеке. И распахнутые, совершенно влюбленные глаза…

Дочка самого Николаенко. Евгений усмехнулся. И ведь папа, кажется, не против.

— Он и вправду восхищается вами: силой характера, деловыми качествами… Способностью безошибочно выбрать верный путь в жизни — это ведь не каждому дано.

…Он ожидал гораздо худшего. Однако жесткий допрос в какой-то момент разом превратился в удивительно теплый, душевный разговор; и теперь, прогуливаясь с дочерью Палыча в сторону автостоянки, Евгений готов был поверить, что допрос ему почудился по глупой мнительности. И вообще, вполне вероятно, этот странный вечер был попросту смотринами.

Почему бы и нет? Может, Ниночка как-то увидела его, красивого и мускулистого, в рекламном буклете или в телепередаче… Спортивный инструктор? Но зато в каком престижном клубе! А Владимиру Николаенко по имиджу поддерживать молодых, идущих по жизни верным путем. Особенно выпускников МИИСУРО. Особенно перед самыми выборами.

Меньше месяца — и ты зять Президента. Стоит подумать.

— Так странно — мы с вами из одного института… — тихо сказала Ниночка. — Только сейчас там совсем неинтересно. Это в ваше время в «Миссури» учились такие люди! Тот же Андрей Багалий… Вы дружили с Андреем?

— С ним все дружили. Очень обаятельный был парень… хотя вообще-то ничего особенного. А что?

Ниночка взяла его за руку. Притормозила, заставила остановиться. Стремительно темнело, Евгений уже не различал зрачков в ее глазах.

— Я вам скажу, — прошептала почти неслышно. И наивно, по-детски: — Только никому-никому, хорошо?

Пожал плечами, кивнул.

— У папы есть внутренняя социологическая служба. Люди, которым он платит за правду, понимаете? Так вот, они говорят, что Багалий может победить его… уже на этих выборах. И даже, возможно, в первом туре. Он не верит, конечно… Но он боится.

— Ерунда, — убежденно, совершенно искренне сказал Евгений.

Ниночкина ладонь была маленькая и прохладная. Эта ладошка с неожиданной силой удержала его, когда он хотел двинуться дальше. В кронах дубов звучно и вкрадчиво прошелестел ветер. Романтическая беседа в вечернем майском лесу. О политике. Впрочем, эта канарейка, выросшая под папиным крылом, вряд ли умеет говорить о чем-то ещё.

— А знаете, мне самой иногда… страшно. Его лицо на бигбордах. И выступление вчера было по второму каналу… Вы говорите — обаятельный парень. А по-моему, в его обаянии что-то нечеловеческое. Как будто перехлестнуло через край — и зависло в воздухе, против всех законов. Он всегда был такой?

— Не знаю. — Евгений все-таки зашагал вперед, не выпуская ее руки. — Слава говорила, не всегда…

— Звенислава?

Чуть не до крови закусил губу. Отпустил Ниночкину руку; нет, стряхнул ее, как стряхивают насекомое. Он не собирался говорить о НЕЙ. Так нелепо, вдруг, ни с того ни с сего. Ведь за все время он ни разу не позволил себе по-настоящему о ней вспомнить. Давно пережил, скомкал и выкинул в контейнер, как пачку из-под стероидов.

— Я просто… — испуганно забормотала Ниночка. — Она же выступала по регионам с концертами в поддержку Багалия, и они вместе учились, вот я и подумала… Звенислава. Она когда-то любила его, правда?

— Ничего она его не любила.

Евгений сам не знал, как оно вырвалось — нелепое, мальчишеское, назло врагам. И пришлось объясниться, и с каждым словом, как ни странно, становилось легче:

— Она умела убедить себя в чем угодно… Потом, позже, точно так же вбила себе в голову, что любит меня. Между прочим, была моей первой женщиной… Но все это быстро кончилось — потому что уже прошла зима. Не понимаете? И никто не поймет, ведь Звенислава — символ нации, запредельный успех, самый что ни на есть правильный жизненный выбор. Но я все чаще думаю, ЧТО бы выяснилось, если приложить к ней ту программу Влада…

— Что?

На поясе мелодично запела мобила. Странно: телефон молчал весь день, и Евгений был уверен, что отключил его. Бросил мимолетный взгляд на определитель номера: «определению не поддается». Ладно.

— Слушаю.

— Здравствуй, Жека, это Руслан.

— Руслан?..

Понадобилось несколько длинных секунд, чтобы сосредоточиться и вспомнить. Но…

— Извини, что отвлекаю, — голос в трубке звучал так, словно они виделись буквально вчера, — у вас тут приятная прогулка… Я просто хотел попросить тебя, Жека: не болтай. Не распускай понапрасну язык, хорошо?.. Ну, счастливо.

Евгений медленно отвел трубку от уха и, как лунатик, долго держал на вытянутой руке, прежде чем повесить назад на пояс. Ерунда какая-то. За пять лет в «Миссури» они не сказали друг другу и пятнадцати слов. После института ни разу нигде не пересеклись; удивительно, что ему, Евгению, вообще удалось… И как это понимать?

— Что-нибудь случилось? — робко чирикнула Ниночка.

Он вздохнул — а, к черту! — повернулся, молча взял в ладони ее удивленное лицо и наклонился к губам.

ЮЛИЯ, первый курс

Невозможно читать Джойса, когда над ухом взахлеб обсуждают, кто с кем целовался и сколько стоит какая шмотка. А в Джойсе восемьсот с лишним страниц. Он один остался из списка литературы, и Антонина Филипповна поставила мне автомат с условием, чтобы я прочла до следующего семестра. Я прочту. Слава богу, теперь я прочту.

Сегодня был последний экзамен: Ленка сдала на четыре (с моим конспектом под столом), а у Наташки трояк. Обе довольные, как слоны. Одна сразу же упаковалась и уехала в родное село, а другая осталась отметить с ребятами конец сессии, но часам к восьми умудрилась поссориться со своим третьекурсником и тоже укатила назло врагам, размахивая кое-как набитой сумкой. Есть на свете справедливость. Теперь можно спокойно дочитать «Улисса», законспектировать в дневник читателя, сдать в библиотеку и с чистой совестью — домой на каникулы. Наконец-то.

Я удобно устроилась на кровати, поставив рядом на тумбочку чашку чаю и пакет с Наташкиным печеньем: пока она вернется, все равно ведь засохнет. Этажом ниже бесновалась послесессийная пьянка; но этажом ниже — это не так страшно. В общежитии ко всему привыкаешь.

…К тому времени, как я дошла до внутреннего монолога Молли без знаков препинания, внизу уже угомонились. В тишине громко тикал будильник: полвторого. Я пролистнула оставшиеся страницы: если не считать примечаний, всего ничего. На дне турецкого пакета еще крошилось печенье, но от его синтетической сладости давно и сильно хотелось пить. Подумала, что неплохо бы встать и опять заварить чаю покрепче, тем более что эта Молли с ее потоком сознания была какая-то непонятная. И вообще обычно я ложусь в одиннадцать — если, конечно, девки никого не приводят в комнату…