Книга Черные камни Дайры - Сергей Удалин

Потом были другие сны, в которых он был снова жив, совершал новые подвиги. А еще в них была эта зеленоглазая Девушка из Клана Сострадания. Она улыбалась ему, и он был счастлив. Вот только как ее все-таки зовут?

МИТРАЙНА

Митрайна сидела на краю плота и устало смотрела в черную, чуть колышущуюся воду озера. Все раненые уже были осмотрены и перевязаны, никому не угрожала серьезная опасность. Даже кузнецу стало лучше. Неотложных дел на сегодня больше не было. Но девушка никак не могла уснуть. Очень уж страшным выдался этот день. Столько пусть чужой, но все же человеческой боли нелегко выдержать даже ей, дочери лучшего лекаря Клана Сострадания. Она ужасно устала, выпачкала одежду в крови, но сама не пострадала, хотя иногда бой подбирался к самому лазарету.

Они уже отступали, когда их догнал небольшой отряд кочевников. Несколько легкораненых воинов преградили врагу дорогу и позволили остальным уйти от погони. Никто из степняков не уцелел, но и защитников осталось только двое — десятник Бенластир и колдун Лентул из Клана Мечты, тот самый, что сейчас стонет во сне рядом с кузнецом. Десятник едва стоял на ногах, а Лентул и вовсе оставался в сознании только при помощи магии. Пока Митрайна оказывала им помощь, лазарет ушел слишком далеко, а вместе с ним и все ее снадобья.

Отсутствие лекарств сильно беспокоило ее. Но она справится, отец научил девушку использовать для лечения магию. При мысли об отце знакомая, давняя, но оттого нисколько не уменьшающаяся боль ожила в ее сердце.

Несмотря на молодость, Митрайна в своей жизни уже достаточно часто встречалась с человеческими страданиями. Настоящий лекарь просто не может пройти мимо чужой боли. Она звучит в его мозгу пронзительной незатихающей нотой, не позволяет думать ни о чем, кроме необходимости помочь страдающему, и не отпускает до тех пор, пока помощь не будет оказана. Или станет уже невозможна. А облегчить страдания больного в некоторых случаях можно только одним способом — принять часть из них на себя. Трудно себе представить, что испытывает лекарь, когда, несмотря даже на такую крайнюю меру, пациент все-таки умирает. Митрайне пришлось пережить такое потрясение дважды. Но и эта боль не оставила на ее сердце такие незаживающие шрамы, как смерть отца. Три года назад один безумный маг, ненавидевший весь мир, напустил на окраинные северные земли Клана Надежды страшную болезнь, которая буквально сжигала свои жертвы изнутри. И так уж вышло, что кроме Лармита, отца Митрайны, лекарей в тех краях не оказалось. Не дожидаясь подмоги, Лармит вступил с болезнью в неравный бой. И победил или по крайней мере не проиграл. Колдовской недуг отступил. Позже Митрайне рассказывали, что его создатель угас вместе с ним. Более двух десятков больных умерли в страшных мучениях, но сотни других были спасены.

Выздоровевшие фермеры собирались устроить по этому поводу скромное торжество и зашли в дом лекаря, чтобы пригласить его на праздник. Но обнаружили, что их спаситель израсходовал в борьбе с болезнью все жизненные силы. Когда спешившие на помощь целители из соседних областей, и вместе с ними Митрайна с матерью, добрались до места, Лармит едва дышал и почти не приходил в сознание. На одно мгновение он очнулся, узнал жену и дочку, но сказать ничего не успел.

Митрайна навсегда запомнила этот день. Скорбные лица искуснейших лекарей, ничем уже не способных помочь собрату. Почерневшее от горя лицо матери, всего на полгода пережившую мужа. И свой отказ поверить в происходящее. Она поняла, что отца больше нет, только тогда, когда мать без чувств упала на землю, а он не сделал никакого движения, чтобы помочь ей. Такого живой лекарь Лармит никогда бы себе не позволил.

Об отце Митрайна вспомнила не случайно. Была у ее сегодняшней бессонницы и еще одна причина. Она, конечно, узнала этого смертельно уставшего мальчика с перевязанной головой. Он так пытался ей понравиться тогда в лазарете, был так трогательно, по-детски наивен и хвастлив!

Но эти же черты лица она видела сегодня еще раз. И когда юноша назвал свое имя — Сермангир, сын Кидсермана из Клана Надежды, она еле сдержала изумленный крик. Хорошо, что мальчик опустил глаза, переживая свой конфуз, и ничего не заметил.

Вообще-то он ей и вправду нравился, этот смешной, нескладный, но добрый и, как выяснилось, храбрый юноша. Она совсем не хотела бы причинить ему боль, но и промолчать было бы не менее жестоко. Так как же сказать ему, что его отец, сотник Кидсерман, погиб сегодня, защищая беспомощных раненых из отступающего лазарета?

МАСКАРДЕЛ

— Да не знаю я, что это за кольцо! — раздраженно повторил Бенластир, пытаясь освободить руку от пугающе крепкой хватки кузнеца. — Пацана своего спроси, он наверняка знает.

— Ага, вот ты у него и спроси, раз такой умный, — проворчал в ответ Маскардел. — Пробовал я с ним говорить. Смотрит на тебя, как будто совсем человеческой речи не понимает, а глаза холодные, пустые. Я к нему теперь и подходить-то боюсь.

Оба внезапно замолчали, словно случайно коснулись чего-то запретного. Сермангир ужасно изменился за эти дни. Узнав о смерти отца, юноша сам стал какой-то неживой. Он не замечал окружающих, перестал разговаривать, принимать пищу. Только Митрайне иногда удавалось как-то заставить его съесть кусок хлеба. Рано утром он уходил из лагеря и пропадал где-то до темноты. Поначалу, опасаясь, как бы юноша не покончил с собой, кто-нибудь из отряда тайком следил за ним. Но Сермангир просто забирался подальше в заросли шуршуна и часами неподвижно сидел, глядя куда-то за озеро.

Подозревали даже, что после страшного известия парень превратился в Опустошенного, утратив способность чувствовать. Но Митрайна утверждала, что слышит его боль, которая, видимо, на время заглушила все остальные чувства юноши. Оставалось только надеяться и ждать.

— Послушай, кузнец, — сказал Бенластир, стараясь уйти от неприятного разговора. — Покажи свой камешек Киргелдину. Он как-то говорил, у Воеводы был черный перстень. Может, признает.

— И то правда! — обрадовался кузнец. — Все равно старик болтает без умолку. А тут, может быть, что-то дельное скажет.

Вечером у костра Маскардел спросил о кольце у старого охотника.

— Ну-ка, ну-ка, — приговаривал старик, то поднося самоцвет к самому носу, то протягивая ближе к огню. — Похож. Аккурат такой же у Воеводы был. Эх, любил Вислед, мир праху его, покрасоваться своим перстнем. Сказывал, он ему от прапра (не знаю, сколько раз) прадеда достался. Раньше, мол, зеленым был, а в позапрошлом году взял да почернел. Надо ж такое выдумать! Шутник был наш Воевода. Да не откажут ему Предки в гостеприимстве!

— Так тот камень или не тот? — оборвал кузнец разговорчивого охотника.

— Да кто ж его знает? Может, и тот. Только я ж его в руках никогда не держал. С чего бы это Воевода мне свой перстень отдал? Он его берег, гордился им. Редчайший, говорил, камень. Ни у кого такого нет.

— Раз ни у кого нет, значит, Виследов это перстенек, — вмешался Бенластир. — Надобно его родным передать.

— Так ведь не было у него родни. Бобылем жил покойник, пусть вечно помнит клан его имя. Да и откуда взяться семье-то? Он то на войне, то на охоте, то в дозор какой отправится…