Книга Инженер его высочества - Андрей Величко

Два дня мы занимались техобслуживанием. Заменили один из движков, потому что к концу полета он начал подозрительно греметь. Проверили все, что можно, по три раза, совершили несколько подлетов. В перерывах я напомнил Маше, что Новая Зеландия — это британская колония и вполне могут встретиться люди, знакомые с тамошними реалиями. Поэтому при любом проявлении интереса переводить разговор… ну, скажем, на Монголию, где ты якобы недавно была. Хоть что-нибудь похожее на монгольский язык ты знаешь?

— Елда, кирдык, тугрик… — не очень уверенно перечислила Маша. — И еще я умею посылать по-чувашски.

— Это пожалуйста, там, в случае чего, и на великом и могучем можно.

Наконец все было готово. Два паровых катера со зрителями и, на всякий случай, спасателями заняли свои места в Ла-Манше. Я обмотал колени шарфами, посмотрел, как взлетает Маша с Гошей за спиной, и дал команду запускать движок — пора и мне лететь.

Над Ла-Маншем была сильная турбулентность, этажерки нещадно болтало, но Маша пилотировала безукоризненно, и я, успокоившись, начал глазеть по сторонам — еще ни разу мне не доводилось летать над морем. Сразу обратил внимание, что корабли на воде гораздо заметнее, чем деревянные мишени на траве, по крайней мере днем. Потом Ла-Манш кончился, болтанка стихла, и через два часа мы наконец доползли до родного города Шерлока Холмса. Чтобы не затруднять аэродромную команду поиском места, мы сразу направили ее в Хитроу, и теперь ориентиром нам служила видимая издалека белая буква «Т» на зеленом поле. Зрители уже присутствовали, но в умеренном количестве и только в одном углу будущего международного аэропорта.

Мы сели. В отличие от Парижа тут все было чинно, к самолетам подошли только встречающие и поздравили с прибытием на землю Англии. Потом запустили репортеров, и Гоша выдал им заранее заготовленную фразу о том, что Бог отделил Англию от материка проливом, а госпожа Островская с господином Найденовым соединили их своими аэропланами. Репортеры записали изречение и начали задавать вопросы. Через некоторое время их сменили офицеры — интересовались возможностью разведки с воздуха. Ага, смекнул я, допекли вас бурские засады! Недолго думая, пригласил спрашивающего самому оценить возможности аэроплана. Офицер перенес полет неплохо и после посадки даже сумел приблизительно описать наш маршрут. При прощании я сказал, что готов рассмотреть коммерческие предложения о продаже аэропланов, если таковые заинтересуют армию ее величества. Офицер спросил о цене. Я начал соображать. Значит, себестоимость такой игрушки около трех тысяч рублей. Комиссии Главного штаба я озвучил цифру в пятнадцать тысяч — ну должна же быть какая-то, хоть символическая, прибыль! А тут она должна стать даже не символической… сто тысяч запросить? Не купят, пусть буров с лошадей по закоулкам ищут. Или не наглеть? И что Гоша молчит, он же у нас финансист?! А, ладно.

— Восемнадцать тысяч фунтов за штуку[5].

Судя по виду офицера, загнул я крепко. Однако тот быстро справился с собой и сказал, что передаст мои предложения по инстанции. Гоша, глядя на мою коммерцию, тихо веселился.

— Сам-то чего не продаешь свои этажерки? — обиженно спросил я.

— «Ноблесс облидж» — слышал такие слова? — осведомилось его высочество. — Это дома я могу творить что хочу, а здесь нельзя ронять авторитет русского принца низким торгашеством. И что ты жалуешься — у тебя же замечательно получается!

Три дня в Лондоне прошли буднично. Я поискал Бейкер-стрит, но не нашел, а потом в основном спал — единственный англичанин, с которым я хотел бы встретиться, Конан Дойль, сейчас был в Южной Африке. Гоша с Машей побывали на паре приемов — не королевских, в связи с болезнью Виктории их не было. А в общем, всем уже хотелось домой, в Россию.

Глава 11

Р-р-р-хлоп-хлоп-чих… Несчастный мотор наконец заглох. Последние два часа он, правда, толком и не работал, а мучился, но испытание надо было довести до конца. Мы с Густавом подошли к закрепленному на стенде испытуемому.

— Шестьдесят два часа! — с гордостью сказал Густав. — И еще четыре с потерей мощности. Смело можно вписывать в регламент пятьдесят часов до капремонта.

— Поздравляю! Думаю, теперь счетверенный вариант ждать осталось недолго, — предположил я.

Наш новый мотор представлял собой, собственно, два старых друг над другом с редуктором между ними, его называли «двойкой». Кроме того, был еще вариант, когда те же два спаривались последовательно, цилиндрами друг за другом. Две таких спарки вертикально и опять же с расположенным в центре редуктором называли «четверкой», но этот образец еще не был готов: восемь цилиндров мощностью в сто шестьдесят сил и весом сто сорок килограмм. Таков был конец нашей двухтактной программы, дальнейшие разработки предполагались только в области четырех тактов. Собственно, я потому и раздавал движки с такой легкостью, что их схема представляла собой тупиковую ветвь развития. Ну вылизав конструкцию (а вылизывание процесс дорогой и долгий), можно, наверное, будет получить сил двести, а то и двести пятьдесят при мизерном ресурсе. И все. А получив прототипы, наши заграничные друзья по логике должны были теперь все силы бросить на совершенствование именно двухтактных двигателей.

Дальше мой путь лежал в заготовительный цех авиазавода. Собственно, заготовительным была только его четверть, дальше дорогу преграждала внутренняя вахта. Я показал пропуск. Изучив его, словно видел в первый раз, а не в сто какой-то, дежурный вернул картонку мне и дал команду открыть дверь. Я вошел в загцех-два. Тут в обстановке полной секретности собирались первые настоящие самолеты — сразу четыре параллельно. Три учебных двухместных и один боевой одноместный. Именно вокруг остова одноместного фюзеляжа кучковались два бывших студента, а ныне главные конструкторы — Миронов и Гольденберг.

— Неудобно залезать, — пожаловался Саша Миронов, выкарабкиваясь из кабины. — На бумаге как-то незаметно было, а тут видно — слишком низко центроплан, и мешают его подкосы.

— Ну-ка дайте я попробую… Нет, ребята, это вам неудобно, а мне просто мучительно. Так что придется с одной стороны вместо прямой рейки поставить фигурную деталь из фанеры, чтобы опустить борт миллиметров на двести, вот примерно такую. — Я быстро набросал рисунок. — А поднимать центроплан нельзя. Кстати, я вот что хотел сказать: закончите компоновку кабины, посидите там каждый часов по шесть — восемь, а потом подумайте, как сделать этот процесс менее похожим на пытку. Так с ходу какие-нибудь мелочи можно пропустить, а пилоты за вас потом расплачивайся. — Это я вспомнил свои страдания во время перелета Париж — Кале. — Кстати, надо в полу кабины предусмотреть лючок-писсуар и испробовать его на удобство пользования. Что смеетесь, начнут пилоты тяги управления или проводку обоссывать — какими словами они вас помянут?

Такой роскоши, как сначала полностью спроектировать самолет, а потом его построить, мы себе позволить не могли. Доводка мелочей и постройка производились одновременно.