Книга Многорукий бог далайна - Святослав Логинов

Незадолго до вечера Энжин добрался к Свободному оройхону. Шел, вспоминая, что его карьера в землях вана началась именно здесь, этот оройхон был построен первым. А теперь ему не позволят остаться тут лишней минуты. Пройти мимо — еще куда ни шло, но только не трогать чавги, не подходить к шавару, не глядеть на хохиур. Здесь все было общее, но ничто не доставалось чужакам. И Энжин шел по поребрику между оройхоном и сухой полосой, тактично не глядя по сторонам.

— Мышка, мышка, засоси! — услышал он детский голос.

Мальчуган от силы лет трех, очевидно сбежавший из-под присмотра, влез в глубокую лужу и сосредоточено топтался на месте, глядя, как замешанная на нойте жижа затягивает его буйи. На чумазой физиономии сияло блаженство, вызванное запрещенной и потому особенно притягательной игрой. Нойт поднялся ему выше колен, но игрок не замечал, что сам уже не сможет вырваться из объятий цепкой мышки, и радостно продолжал увязать все глубже.

— Эге! — сказал Энжин. — Да так ты вовсе утонешь. Ну-ка, герой, вылезай!

Он шагнул в грязь и, ухватив пацана, выдернул его из жадно чмокнувшей ямины. Мальчуган обижено заверещал.

— Бутач, ты опять за свое?.. — на поребрик с сухой стороны выбежала молодая женщина. Она приняла орущее сокровище из рук Энжина, начала сбивчиво благодарить его.

— Ладно… — отвечал Энжин. — Мне это ничего не стоило, я и так с ног до головы в грязи.

Но женщина уже подхватила корзину и повела Энжина на сухую сторону к большой палатке, стоящей рядом с поребриком.

— Вы обязательно поедите с нами, — говорила она, — и переночуете. А иначе вам негде будет. Вы знаете, этот неслух проворней тукки, уследить за ним невозможно. Один раз он уже чуть не утонул в нойте — и лезет снова. Просто не знаю, как и быть.

Энжин сидел, слушал болтовню женщины, продолжавшей что-то ловко делать по хозяйству. Ему казалось, что он попал домой, и больше никуда не надо идти.

В волосах женщины матово сияли драгоценные украшения: сделанные в виде полумесяцев заколки из кости бледного уулгуя. И Энжин подумал, что надо быть не только очень богатым, но и очень уверенным в себе человеком, чтобы позволить жене носить такую роскошь среди бела дня. Бледный уулгуй был редчайшим зверем, добыть его казалось просто невозможно. В отличие от черного, бледный уулгуй был невелик, жил не в далайне, а в шаваре, в нижнем ярусе, полностью залитом нойтом, близко к выходу никогда не показывался, даже во время мягмара. И уж конечно, Энжин и не слыхивал, чтобы кто-нибудь мог справиться с бледным уулгуем в одиночку. Бляшки со щупалец зверя шли на женские украшения, хотя не у всякого одонта любимая жена могла расшить талх радужными костяными кружочками. А вместо коронного обруча в теле малого уулгуя находили два белых полумесяца. Их-то и увидел илбэч в волосах собеседницы.

Через несколько минут появился отец маленького Бутача. Он шагал, громко напевая, и волочил за усы убитого парха.

— У нас гости?! — дружелюбно воскликнул он, увидев сидящего возле палатки Энжина. — Я рад вам.

Энжин встал и неловко поклонился.

— Бутач опять влез в яму, — сказала женщина, — а этот человек его вытащил.

— Спасибо, старик, — сказал охотник.

Впервые Энжин услышал это обращение и вдруг подумал, что он действительно годится в отцы и этому охотнику в посеченном, но прочном панцире, которому позавидовал бы любой цэрэг, и прекрасной матери упрямого Бутача, немедленно забывшего все обиды при виде парха. И потом в одиноких разговорах с самим собой Энжин называл себя таким именем.

От аваров, неся большое блюдо с лепешками, подошла вторая жена охотника. Она была совсем молодой и удивительно напоминала Атай. А может быть, это лишь показалось Энжину оттого, что женщина была в положении. У нее был отрешенный взгляд, словно она прислушивалась к тому, как растет в ее теле будущий ребенок. Жены из благополучных семей, ожидая ребенка, носили на нитке жемчужину. Этот знак говорил, что мать берет слезы будущего ребенка себе, оставляя ему лишь радости. У этой женщины на шее искрилось целое ожерелье из редчайшего голубого жемчуга.

Перехватив взгляд Энжина, охотник сказал:

— Драгоценности хороши только когда они украшают женщин. У вана, конечно, больше редкостей, но кто их видит? Я добыл эти игрушки, и пусть в них играют те, кого я люблю.

На ужин были лепешки с соком туйвана — вещь невиданная на мокрых оройхонах. И уж тем более Энжин не ожидал, что его будут угощать подобными яствами. Однако, его усадили ужинать, а на все благодарности охотник отвечал:

— Горячего не жалко, если рядом авар. Будем жить, пока живется.

— У вас счастливая семья, — сказал Энжин. — Я обошел много оройхонов, но такой не видал и не думал, что возможно подобное счастье. Я говорю не о лепешках — их едят многие, хотя никто не делится со случайным прохожим. Я говорю о радости.

— Ты прав, — произнесла женщина с голубым ожерельем, и впервые ее взгляд, обращенный внутрь, осветил Энжина. — Сегодня мы едим сладкую кашу, завтра, возможно, будем рады чавге, но если кашу не съесть сегодня, завтра она протухнет. Так стоит ли ее жалеть? А радость должна быть всегда.

Наутро Энжин отправился дальше. Его путь лежал через мертвые земли на край мира, где он хотел выстроить себе дом, чтобы жить там одному, не видя никого… кроме этой семьи. И, пробираясь через ядовитый, заволакивающий разум дым, и корчась в муках строительства, илбэч представлял, как он приведет в чистые и сухие края широкоплечего охотника с серыми глазами, двух нездешне прекрасных женщин, маленького упрямца Бутача и того, еще не родившегося малыша, которого ждет женщина с лазоревыми жемчугами…

Шооран, замерев, слушал рассказ старика. Оба они потеряли счет времени, не замечая, что сквозь потолочные отверстия пробирается желтый утренний свет.

— Я оказался, в который раз, трусом, — тяжело говорил старик. — Я никого не привел, потому что понял: такой человек не станет скрывать тайну и радоваться ей в одиночку. Каждый месяц, собрав урожай, я хотел идти за ними, но оказался храбр лишь в мечтах. Я прособирался десять лет.

Старик замолчал и, вернувшись из прошлого, взглянул на Шоорана. Мальчик сидел неподвижно, между застывших пальцев изгибалась синяя жемчужная нить. Почувствовав взгляд старика Шооран поднял голову и произнес:

— Это мамино ожерелье.

— Ты пришел сам, — сказал старик. — Спасибо тебе. И прости меня за все, что я не сделал.

Старик встал, повернулся к окну.

— Вот и утро, — сказал он. — Если верить Ёроол-Гую, то до вечера я не доживу, а у меня еще немало дел. Все-таки, я илбэч и обязан строить, даже если это покажется кому-то бессмысленным. Я должен продлить мертвую полосу вглубь далайна. Это не ради Тэнгэра и его стены, не думай. Возможно, когда-нибудь, ты поймешь, почему я пошел именно туда, хотя лучше, чтобы ты этого так и не понял. Если я не вернусь, то все здесь твое. Особенно береги это, — старик выдвинул из-под кровати сундучок и достал тонко выделанный кусок кожи. — Смотри, это карта мира. Вот далайн, а это оройхоны. Я не уверен, правильно ли здесь изображена страна добрых братьев, но это и не очень важно. Главное, что далайн вовсе не так велик, как кажется, когда стоишь на побережье. Илбэчи прошлых времен постарались на славу, а ведь их было всего четыре или пять человек! Остальные после первого же оройхона были схвачены Многоруким или растерзаны благодарной толпой. Но чаще всего илбэч рождался, жил и умирал даже не догадываясь о своем даре, а может быть, и не увидев далайна ни разу в жизни. Это неправда, что илбэч рождается редко. Не было ни одного дня, ни одной минуты, чтобы где-то не жил илбэч. Просто он сам не знает, кто он. Поэтому я и рассказал тебе это, чтобы ты… чтобы люди знали. Хотя, возможно, я ошибаюсь, и все зря.