Книга Деревни - Джон Апдайк

— …да, да, слишком много книг. Сколько разя предлагала Юстасу избавиться хотя бы от части библиотеки, но он ни в какую. Говорит, книги — орудие его производства, и он не знает, какая может ему понадобиться. Книга может простоять нетронутой десять и двадцать лет, но вдруг, работая над какой-нибудь заумной статьей, он обнаруживает, что она ему позарез нужна. А сколько в них набирается пыли — просто ужас. Раз в год приглашаю уборщиц пропылесосить полки, но девочки быстро сбегают.

— Им становится страшно, вот они и сбегают, — словно извинилась за мать Филлис.

Дети вообще стесняются своих родителей. Оуэну когда-то казалось, что вся Мифлин-авеню слышит, как ссорятся его отец и мать. Что до родителей Филлис, они в его глазах были образцовыми представителями старого поколения. Их жизнь шла по накатанной колее так же безотказно, как безотказно каждый час выщелкивали из швейцарских часов изящные фигурки. Оуэну особенно нравилась хозяйка дома — маленькая, живая, нравились ее подстриженные седые волосы и густые брови, нависающие над веками. Ему вообще везло на невысоких женщин, таких, как его бабушка и Эльза Зайдель.

— Фил говорит, что вы блестяще успеваете по своим предметам.

— Да нет, что вы… Я просто стараюсь стать приличным инженером-электронщиком. Это ваша дочь…

— …даст сто очков любому преподавателю, — подхватила Кэролайна Гудхью. — Мы с Юстасом считаем это странным — что она ударилась в математику. Несколько лет мы думали, что это причуда переходного возраста. Молоденькие девчонки по-своему бунтуют. И эти их улыбочки — никогда не узнаешь, что у них на уме. Но если говорить серьезно… Доченька, — обращается она к Филлис, — мы с папой ужасно гордимся тобой. Ты без труда могла бы поступить в Радклифф или Уэлсли, или, на худой конец, в Брин-Мор, если тебе надоели мальчики. Знакомые не перестают удивляться, что вместо этого ты оказалась в таком… таком…

— …неподходящем месте, — подсказал Оуэн.

— Почему неподходящем? Потому что девушкам там приходится целыми ночами работать головой? Но ведь мальчики должны уметь работать руками.

— Но не давать им волю! — отрезала дама.

Оуэн рассмеялся. Он ни разу не слышал от Филлис соленой шутки. Не в ее это было характере.

Свой наклон головы Филлис унаследовала от отца. Но тот выставлял голову вперед не для того, чтобы быть ниже ростом и казаться менее привлекательным. Сутулость его была результатом образа жизни. Дни напролет он просиживал за письменным столом или, сгорбившись, читал в кресле. Подбородок доставал ему до груди и так отвис, что стал похож на допотопный глиняный горшок. Голос у него был слабый и тонкий, словно он говорил на вдохе или посасывал трубку. Сам же он был, как представлялось недостаточно его знавшему Оуэну, более берущим, нежели дающим, и лишь редкое одобрительное хмыканье, похожее на треск засохшего клея в переплете, можно было принять за благоприятный сигнал.

Появление Оуэна в доме и за обеденным столом приводило его в замешательство — которое он даже подчеркивал, демонстрируя захваченность более возвышенными предметами. Отец Эльзы вел себя иначе. Он во весь рот улыбался, угрожающе обнажая ряд острых зубов под короткими усиками, и яростно тряс его руку, словно давая понять, что знает, чего хочет сей парень от его аппетитной дочери.

Отношение Юстаса Гудхью едва ли можно было назвать конфронтацией, да и вообще отношением, скорее — некоторая добродушная озадаченность, сродни той, какую испытывает в теплице человек с заложенным носом, который не может понять, почему сюда слетаются все эти шмели. В гости к Филлис и раньше заглядывали молодые люди; ее отец, казалось, не сознавал, что обучение дочери в колледже подходит к концу, а профессиональные перспективы женщины-математика весьма туманны, и она подошла к порогу, когда выбирают суженого и дают клятвы верности до гроба. В годы президентства Эйзенхауэра женщины рано вступали в соответствующий возраст — как и жены поселенцев на фронтире.

Построить семейный очаг, родить детей и влиться в потребительскую струю — значит нанести удар по врагу, по тем многочисленным сумасбродным антикапиталистическим силам там, за «железным занавесом». Оуэн был готов к браку, поскольку был уверен, что нашел себе женщину, будущую мать его детей, верную помощницу в его делах, ангела-хранителя дома, не сравнимого с жалким жилищем Раушей и Маккензи в доэлектронные времена.

Оуэн презирал профессора Гудхью за то, что тот не выстроил надежной защиты вокруг своего сокровища — родной дочери. Более двадцати лет он и его тесть были членами одной семьи. Младший мужчина несколько раз становился отцом, старший — соответственно дедом.

Первые десять лет Оуэн не питал особого уважения к тестю; слишком незначительна была роль, которую тот играл в собственном доме. Да, в конечном счете богатая библиотека и дорогая стильная мебель достались ему благодаря интеллектуальным занятиям — равно как и коттедж в Труро, и бесплатная поездка в Европу каждые два года. Но профессор почти целиком погрузился в мир книг, где факты подменялись домыслами, и мало пользовался благами жизни.

В течение второго десятилетия совместной жизни, когда у Оуэна углубилось знание людей и общества, он стал лучше понимать нежелание тестя выдвинуться на переднюю линию семейной жизни и его одержимость лекциями и продуманными статьями — они печатались в академических ежеквартальниках, а затем составляли внушительные тома, выпускаемые теми же университетскими издательствами, что опубликовывали несколько подготовленных профессором антологий и его критическую биографию Джорджа Герберта.

Мало что изменилось в жизни Юстаса Гудхью за эти годы, если не считать его выхода на пенсию. Зато с Оуэном произошли значительные перемены: из наивного молодого человека он превратился в набравшегося опыта мужчину среднего возраста. И все же между ними возникло взаимное расположение — как у людей, выживших после опасного путешествия.

Оуэн, уже сам отец двух дочерей, видел, как биология и провинциальная мудрость ослабляют связь между молодой дочерью и стареющим отцом. Каждая клеточка в организме последнего подсказывала: пора передать ее другому мужчине, мужчине ее поколения, который мог бы беспрепятственно сделать то, чего требует природа.

Была у профессора еще одна склонность, о которой Оуэн смутно догадывался: сомнительное удовольствие, получаемое им от половых сношений других людей. Оно заметно не только на брачных церемониях, где плачущие родители и перепуганная подружка невесты вверяют девушку жениху, дабы она открыла тайны супружества, но и на званых обедах и дружеских застольях, где не принято сажать мужа вместе с его женой, но непременно рядом с чужой, что чревато нарушением брачного обета. Говоря кратко, совокупление — настолько значительное, первостепенной важности событие, что людям доставляет удовольствие не только собственный половой акт, но и тот, в каком участвует даже ваша дочь или ваша жена, когда ее охватывает неудержимое желание переспать с другим.

Филлис во всей своей надменной красоте была как спелое яблоко на непрочном черенке, она упала в руки Оуэна охотно, без сопротивления, которого он ожидал и на которое в глубине души рассчитывал.