Книга Моя кузина Рейчел - Дафна дю Морье

— Вы ездите верхом? — спросил я.

— Нет.

— А сможете держаться в седле, если вашу лошадь поведут под уздцы?

— Пожалуй, да, — ответила она. — Только мне надо держаться обеими руками за седло. А нет ли у вас… кажется, это называется лука, на которой балансируют?

Она задала вопрос самым невинным тоном, ее глаза смотрели серьезно, и тем не менее я вновь не сомневался, что в них прячется смех и она хочет подразнить меня.

— Не уверен, — холодно сказал я, — есть ли у нас дамское седло. Надо спросить Веллингтона, в конюшне оно мне ни разу не попадалось на глаза.

— Возможно, — сказала она, — тетушка Феба, потеряв своего викария, приохотилась к верховой езде. Может быть, это стало ее единственным утешением.

Все мои усилия пошли прахом. В ее голосе послышалось нечто похожее на легкое журчание, и я не выдержал. Она видела, что я смеюсь, и это было ужаснее всего.

— Хорошо, — сказал я, — утром я этим займусь. Как по-вашему, не попросить ли мне Сикома обследовать чуланы и посмотреть, не осталось ли после тетушки Фебы еще и амазонки?

— Амазонка мне не понадобится, — ответила она, — если, конечно, лошадь поведут осторожно и я смогу балансировать на луке.

В эту минуту в дверь постучали, и в комнату вошел Сиком, неся на огромном подносе серебряный чайник с кипятком, серебряный заварочный чайник и хлебницу — тоже серебряную. Никогда раньше я не видел этих вещей и про себя полюбопытствовал, из каких закромов комнаты дворецкого он их извлек. С какой целью принес? Кузина Рейчел заметила мое изумление. Я отнюдь не хотел обидеть Сикома, который с важным видом поставил свое приношение на стол, но меня так и подмывало расхохотаться. Я встал со стула и подошел к окну, как будто хотел взглянуть на дождь.

— Чай подан, мадам, — объявил Сиком.

— Благодарю вас, Сиком, — торжественно ответила она.

Собаки встали и, принюхиваясь, потянулись к подносу. Они были изумлены не меньше моего. Сиком цыкнул на них.

— Уходи, Дон, — сказал он, — все трое уходите. Я думаю, мадам, мне лучше убрать собак. Чего доброго, перевернут поднос.

— Да, Сиком, — ответила она, — чего доброго.

И опять это журчание в голосе. Я был рад, что стою к ней спиной.

— Какие распоряжения относительно завтрака, мадам? — спросил Сиком.

— Мистер Филипп завтракает в девять часов в столовой.

— Я хотела бы завтракать в своей комнате, — сказала она. — Мистер Эшли говаривал, что ни на одну женщину не следует смотреть до одиннадцати часов. Вас это не затруднит?

— Разумеется, нет, мадам.

— В таком случае — благодарю вас, Сиком, и спокойной ночи.

— Доброй ночи, мадам. Доброй ночи, сэр. Пошли, собаки!

Он щелкнул пальцами, и животные нехотя последовали за ним.

Несколько мгновений в комнате царило молчание, затем она тихо сказала:

— Хотите чаю? Насколько я понимаю, в Корнуолле так заведено.

Всю мою важность как рукой сняло. Сохранять ее и дальше было выше моих сил. Я вернулся к камину и сел на табурет у стола.

— Я вам кое-чю скажу, — проговорил я. — Я никогда не видел ни этого чайника, ни этой хлебницы.

— Я так и думала, — сказала она. — Я заметила ваш взгляд, когда Сиком принес их. Полагаю, он их тоже раньше не видел. Они из тайного клада.

Он раскопал их в каком-нибудь погребе.

— А это действительно так принято — пить чай после обеда? — спросил я.

— Конечно, — ответила она, — в высшем обществе, когда присутствуют дамы.

— По воскресеньям, когда Кендаллы и Паско приезжают к обеду, — сказал я, — мы никогда его не пьем.

— Вероятно, Сиком не считает, что они принадлежат к высшему обществу, — заметила она. — Очень польщена. Чай мне нравится. Съешьте бутерброд.

Еще одно новшество. Тонкие кусочки хлеба, свернутые в виде маленьких колбасок.

— Удивительно, что на кухне знают, как их делать, — сказал я, проглотив несколько штук. — Но это очень вкусно.

— Неожиданное вдохновение, — сказала кузина Рейчел. — И за завтраком вы, конечно, съедите то, что останется. Масло тает, и я бы предложила вам облизать пальцы.

Она пила чай, глядя на меня поверх краешка чашки.

— Если хотите, можете закурить трубку, — продолжала она.

Я удивленно воззрился на нее.

— В будуаре? — спросил я. — Вы уверены? Но по воскресеньям, когда с викарием приезжает миссис Паско, мы никогда не курим в гостиной.

— Здесь не гостиная, а я не миссис Паско, — возразила она.

Я пожал плечами и полез в карман за трубкой.

— Сиком подумает, что я поступаю крайне предосудительно. Утром он догадается по запаху.

— Перед тем как лечь спать, я открою окно. На дожде запах выветрится.

— Дождь попадет в окно и намочит ковер, — сказал я, — а это еще хуже, чем запах дыма.

— Ковер можно вычистить тряпкой, — ответила она. — Какой вы привередливый, совсем как старик.

— Я думал, женщины очень щепетильны в таких делах.

— Да, щепетильны, когда им больше нечего делать, — сказала она.

Сидя в будуаре тетушки Фебы и куря трубку, я вдруг вспомнил, что вовсе не так намеревался провести этот вечер. Я заготовил несколько холоднолюбезных фраз и сухое прощание, долженствующие отбить у непрошеной гостьи всякую охоту задерживаться в моем доме.

Я взглянул на нее. Она уже кончила пить чай и поставила чашку с блюдцем на поднос. Мое внимание снова привлекли ее руки, узкие, маленькие и очень белые; интересно, подумал я, считал ли их Эмброз руками горожанки? Она носила два кольца, оба с прекрасными камнями, однако они нисколько не нарушали траура и очень гармонировала с ее обликом. Держа в руке трубку и покусывая черенок, я чувствовал себя более уверенно и меньше напоминал одурманенного сном. Надо было что-то делать, что-то говорить, но я, как дурак, сидел у огня, не в силах разобраться в собственных мыслях и впечатлениях. Долгий, томительный день закончился, а я никак не мог решить, что он принес мне — победу или поражение. Если бы в ней было хоть отдаленное сходство с придуманными мною образами, я бы лучше знал, что делать; но вот она здесь, рядом, во плоти, и созданные моим воображением картины, словно бредовые фантастические видения, перемешались и растаяли в темноте.

Где-то далеко осталось злобное существо, старое, раздражительное, окруженное адвокатами; где-то далеко была вторая миссис Паско — с громким голосом, надменная; истаяла вдали взбалмошная, избалованная кукла с длинными локонами; исчезла змея, скользкая, коварная. Гнев, казалось, утратил смысл, ненависть тоже, страх… Но мог ли я бояться той, которая не доходила мне до плеча, в ком не было ничего особенного, кроме чувства юмора и маленьких рук?