Книга Потому что - Даниэль Глаттауэр

По иронии судьбы именно в отношении Штелльмайер Верховный суд отклонил обвинения в предвзятости, несмотря на то что мы с ней были знакомы раньше и тепло улыбались друг другу, беседуя в перерывах заседаний о журналистике. Последнее следует понимать так: говорила она, а я кивал. Защищать свою работу противоречило моим убеждениям; ругать — профессиональной этике.

Накануне назначения Штелльмайер по непонятным причинам были отклонены кандидатуры троих ее коллег. Раньше мне приходилось видеть их только издали, и они-то, судя по всему, собирались дать мне почувствовать в полной мере тяжесть карающей десницы закона.

Обо всем этом я, сам того не желая, узнал от тюремных служащих. Как они радовались, глупцы! Я готов был поклясться, что дело не обошлось без чьего-то влиятельного вмешательства. Подозрения пали на моего шефа Гвидо Денка, главного редактора газеты «Культурвельт».

«Все мы стеной стоим за вас, — писал бывший начальник на отвратительной рождественской открытке с изображением трубочистов. — Мы глубоко тронуты вашим несчастьем и уверены в вашей невиновности».

Я ненавидел журналистов. Никто не умеет лицемерить так, как мы.

Вот уже тридцать четыре дня я ждал встречи с Хеленой. Каждую ночь я прислушивался: не идет ли тот мужчина со связкой ключей, который провожал нас «подышать свежим воздухом». Я вспоминал нашу машину в снегу; рычаг ручного тормоза, который Хелена так решительно потянула на себя; дверь в квартиру, где царствовала вечная осень. Я снова и снова представлял Хелену катающейся со мной на мягком паласе, где она в лепешку раздавила ужасы моего прошлого.

На тридцать четвертый день нашей разлуки я получил весточку от своего защитника. Она была короткой, но внушала беспокойство.

«Уважаемый клиент, — писал мой адвокат, — обстоятельства позволили мне ближе ознакомиться с вашим делом, и я увидел новые для нас с вами возможности. Именно об этом я и хотел бы с вами поговорить. Прошу позвонить мне.

С уважением,

доктор Томас Эрльт

P. S. К письму прилагаю весточку от одной вашей знакомой и по ее просьбе».

Тут я обнаружил еще одно письмо. Я сразу понял, что оно от Хелены, хотя и было подписано именем Хельга. Я не стал распечатывать его, поскольку недостаточно хорошо себя чувствовал. Однако в полночь мое терпение лопнуло, и я вскрыл конверт.

«Дорогой друг, — писала она, — моя работа, ты уже знаешь какая, завершена. Мое прошение о переводе в другое место удовлетворено, в настоящее время я нахожусь в отпуске. Так будет лучше для нас обоих. Уколы заживают быстрее, чем порезы».

Я отложил письмо в сторону. Лишь утром я снова взял его в руки.

«Я верю в тебя, Ян, — так начинался следующий абзац, — и я прошу тебя: борись! Ты отвечаешь за себя. Пора кончать эту мазохистскую игру в справедливость. Признай, наконец, правду. Ты не смог удержать Делию, и что? Хватит наказывать себя за это. Вы не созданы друг для друга. И твоей вины тут нет. Прекрати самобичевание. Ян, я знаю наизусть, что написано в П. — (П? Ах да, „протокол“…) — Ян, никто не становится убийцей добровольно. Человек идет на это, считая, что иначе нельзя. Я вижу лишь одно возможное объяснение тому, что с тобой произошло. И я прошу тебя: не молчи, скажи об этом! Уверена, в скором времени ты сможешь покинуть тюрьму, если захочешь. И тогда я приеду и заберу тебя. У нас впереди будет целое лето. — (Лето? Она действительно так написала? Разве будет еще лето?) — Если же ты решил играть до конца, прошу тебя вычеркнуть меня из своей памяти…»

Я скомкал письмо и вычеркнул Хелену из своей памяти. Однако с наступлением вечера она вопреки моей воле вернулась.

На следующее утро я ощущал такое равнодушие ко всему, что позвонил адвокату и попросил его не откладывать обещанного разговора и приехать ко мне при первой же возможности. Он как раз осматривал какую-то квартиру и, судя по голосу, смутился. Наверное, ему было неудобно общаться с убийцей в компании маклеров.

Эрльт ответил, что готов побеседовать со мной прямо сейчас, выказав понимание. А может, ему просто недоставало воображения представить распорядок дня заключенного, и он думал, что я с трудом нашел для него место в своем деловом графике.

В общем, в полдень мы сидели с ним в комнате свиданий. Оба выглядели измотанными: я — из-за бессонных ночей, он — преодолев двадцать ступенек без лифта. После рождественских праздников Эрльт прибавил еще несколько килограммов. Вспотел он, вероятно, не в последнюю очередь из страха передо мной. Я был небрит, мои волосы жирно блестели, как и его кожа. Мой серый тренировочный костюм висел мятыми складками.

В моем взгляде читалась обреченность, с которой я намеревался выслушать приговор, сулящий мне пожизненное заключение. В этом отношении я тренировался, готовя себя к встрече с присяжными.

— То, что вы рассказали мне во время нашего последнего разговора, — начал он, и в горле у него будто снова зазвенела металлическая пластина, — нуждается в пояснениях. Если точнее, мне не совсем понятны причины, побудившие вас совершить это, и, преодолев страх…

Волна накатывала на волну. Из вежливости я притворился, будто не поспеваю за стремительным полетом адвокатской мысли.

— …довести дело до точки.

Я не ожидал такого оборота и встревожился.

— Вы должны были знать свою жертву, — продолжил Эрльт.

Я вздрогнул и хотел вскочить, но адвокат снял очки и строго взглянул на меня своими свиными глазками, пригвоздив к стулу.

— Ваши пути пересекались. Разве вы не учились вместе в школе? — Он был слишком взволнован, чтобы дожидаться ответа. — Лентц два семестра изучал германистику. Вы были знакомы по университету?

Ситуация становилась абсурдной. Еще чуть-чуть — и я рассмеялся бы ему в лицо. Эрльт достал розовый лист плотной бумаги с наклеенными на него газетными вырезками и дрожащими руками развернул его передо мной.

— Лентц был активистом движения в защиту гомосексуалистов, вел семинар по организации политических акций. Он возглавлял демонстрации за легализацию легких наркотиков, числился среди организаторов конгресса по СПИДу, выступал против дискриминации гомосексуалистов. И вы писали об этом, господин Хайгерер. Может, вы знали его ближе? Вы гей? У вас была с ним связь? Он изменил вам, и вы убили его из ревности? Если в состоянии аффекта, то у вас есть смягчающие обстоятельства. Параграф шестьдесят…

— Хватит! — закричал я, испугавшись собственного голоса.

Эрльт вздрогнул, собрал вырезки в папку и быстро убрал ее с глаз долой. Его обидели. На него, образцового ученика, Шерлока Холмса, замаскировавшегося под маменькиного сыночка, наорали. Он ведь с детства привык получать вознаграждение за внеклассную работу, например, ванильными трубочками. Я оказался слишком груб для него, и это меня огорчало.

Я объяснил ему, что нахожусь не в лучшем психическом состоянии и в настоящее время мне нечего сказать об убитом и нет желания даже слышать его имя. Как он понял мои слова — его проблемы. Он должен был избавить меня от объяснений. Ему вообще не следовало продолжать заниматься моим делом. Он изложил факты — они говорили сами за себя. Эрльт робко кивнул, избегая смотреть мне в лицо.