Книга Алая маска - Елена Топильская

На что я рассчитывал? Возможно, в глубине своего сознания я наивно надеялся, что, выслушав о моих злоключениях, Маруто улыбнется, потреплет меня по плечу и заверит, что все не так плохо, загадочные эти события каким-то чудесным образом разъяснились, и подозрения с меня сняты, я могу спокойно работать…

Однако по мере моего рассказа Маруто-Сокольский все более мрачнел. Он не прерывал меня, не задавал уточняющих вопросов и никак не выражал своего отношения к услышанному. Я был безмерно благодарен ему за это, но по лицу его отчетливо видел, что положение мое он считает непоправимым.

— И вы не знаете, что сталось после того, как вы покинули ту гостиницу? — недоверчиво (как мне показалось) спросил он наконец.

— Как бы я узнал это? — развел я руками. — Ведь стоит мне явиться туда, как я с головой себя выдам! Что мне делать, Маруто? Дайте совет…

Маруто отвернулся и долгим взглядом уставился в окно, рассматривая лепнину на стене дома напротив. Я ждал, уже совершенно отчаявшись, без надежды на какое-либо сочувствие, готовый к тому, что вот сейчас он, единственный человек, на помощь которого я рассчитывал, поднимется и уйдет, не желая иметь ничего общего с запятнавшей себя личностью… То есть — мною.

Но Людвиг, ощутив, наверное, что молчание затянулось, посмотрел мне в глаза, положил свою ладонь на мою руку и ободряюще сжал ее.

— Можете положиться на меня, Алексей. Я сейчас же поеду в номера Петуховой и постараюсь все выяснить. И, можете быть уверены, никому ни словом не обмолвлюсь. Ждите меня. Только прошу вас: до моего возвращения ничего, слышите? Ничего не предпринимайте.

Он поднялся, лицо его выражало решимость, и мое сердце наполнило благодарное чувство. На миг мне почудилось, что не все так плохо, и Маруто непременно поможет. Я еще могу быть спасен…

Перед тем как выйти, он снова потрепал меня по руке:

— Буду так скоро, как только смогу. Поймаю пролетку. Ждите меня, — повторил он и распахнул дверь, намереваясь выйти, но на пороге столкнулся с секретарем.

— Господин Залевский вас просят к нему, — объявил служащий, и Маруто невольно оглянулся на меня с тревогой.

Вызов к руководителю прокуратуры мог означать в моем положении, наверное, только одно — меня раскрыли. Но тут же я спохватился, что в этом случае Залевский скорее не присылал бы за мной, а дал приказ приставам доставить меня к нему, чтобы предупредить мое бегство. Я шагнул за порог вслед за Маруто, и мы с ним разошлись по коридору в разные стороны: он — к лестнице, а я в глубь здания, к руководящим кабинетам. Сочувственная улыбка товарища несколько скрасила мне неприятный вызов.

Подойдя к высоким дубовым дверям, я поднял было руку, но постучать не успел — створка двери отворилась, и из кабинета, едва не налетев на меня, быстрым шагом вышел Плевич. Точно два бойцовых петуха, мы сблизились с ним, почти касаясь друг друга плечами, слыша дыхание друг друга; я, и без того расстроенный, молчал, не решаясь его поприветствовать, а он, по обыкновению вздернув голову, захлопнул дверь прямо перед моим носом, обошел меня и удалился прочь. Я не выдержал и оглянулся: Плевич быстро шел по коридору, с прямой спиной и высоко поднятой головой, и, хотя я не мог этого видеть, но не сомневался, что выражение лица у него высокомерно-торжествующее. Точно так же, как и меня, наш коллега обошел, не поприветствовав, и Маруто-Сокольского, задержавшегося у лестницы. Проводив взглядом Плевича, Маруто еле заметно покачал головой.

Однако же медлить было нельзя. Собравшись с духом, я отворил тяжелую дубовую дверь и вошел в просторный кабинет, занимаемый господином Залевским. Вошел, по ковровой дорожке приблизился к громоздкому столу, затянутому зеленым сукном, и остановился. Залевский что-то писал, то и дело встряхивая пером, и, прекрасно слыша, что вошел вызванный сотрудник, даже не потрудился взглянуть в мою сторону. Откуда у него такая идиосинкразия ко мне? В чем я провинился перед ним, или перед прокуратурой, или перед всем государством Российским, что он не смотрит обыкновенно в мою сторону, а если и смотрит, то кривится от плохо сдерживаемой неприязни?

Не предложив мне присесть, как будто даже не замечая моего присутствия, Залевский еще некоторое время продолжал писать, затем тщательно промокнул чернила с помощью бронзового пресс-папье, полюбовался написанным и нехотя отложил бумагу в сторону. Только лишь после этого он исподлобья взглянул на меня.

— Извольте отчитаться о проделанной работе по порученному вам делу, — проговорил он крайне нелюбезно.

— Вы имеете в виду преступление в особняке Реденов? — на всякий случай осведомился я. Страх и волнение подступили мне к горлу и мешали соображать надлежащим образом, я даже пустил петуха голосом и теперь молил Бога, чтобы мое замешательство не бросилось в глаза начальнику. Но Залевскому не было дела до моих душевных терзаний. Он вообще едва меня замечал. И весь вид его указывал, что если бы не служебная необходимость, он ни за что не обратил бы на меня внимания; ну и пусть. Я вдруг с отчаянием подумал, что если мне все же не миновать ареста, то хоть одна положительная сторона в этом найдется: я буду избавлен от такого начальника. Но тут же я мысленно сплюнул три раза. Да и Залевский не дал мне помечтать. Его скрипучий голос резал мне уши:

— А что же еще я могу иметь в виду?! Не похоже, чтобы вы проявляли служебное рвение! А между тем вам прекрасно известно, что барон Карл Густавович Реден в дружеских отношениях с самим великим князем…

— Примите мои уверения в том, что безотносительно к его связям я приложу все свое старание к раскрытию этого ужасного преступления, — искренне заверил я начальника, но брошенный им на меня колючий взгляд ясно показал, что я не лучшим, с его точки зрения, образом сформулировал свое кредо.

Ранее мне приходилось слышать, что господин Залевский чрезвычайно почтительно относится ко всем, кто облечен властью или рождением своим поставлен в более высокое по отношению к прочим положение. Ну конечно, а я вылез с заверением, которое можно понять в том смысле, что связи барона не усилят моего служебного рвения… Мне даже послышалось, как Залевский фыркнул.

— Так как же продвигается расследование? — скрипучий голос его и до этого звучал едко, а теперь тон стал и вовсе ледяным. — Извольте доложить.

Переминаясь с ноги на ногу перед громадным столом в зеленом сукне, я перечислил мероприятия, которые были выполнены по делу. Что и говорить, я сам почувствовал, как жалко звучит это перечисление: ни одного серьезного успеха, продвинувшего бы расследование… И конечно, вывод о моей некомпетентности не заставил себя ждать:

— Безобразие! Я буду докладывать наверх о необходимости поручения этого дела не в пример вам, более старательному следователю. Дальше вас не задерживаю.

Что делать! Я был просто убит. Сдерживаясь из последних сил, тем не менее я постарался не подать виду, как я расстроен. Залевский снова уткнулся в свои бумажки, и мне следовало поклониться и покинуть кабинет. Но я тупо продолжал стоять перед прокурором, словно ожидая, что он посмотрит на меня более внимательно и изменит свое решение. Вернее, я сам не знал, чего ожидал; просто впал в кататонию, не в силах двинуться с места.