Книга Волк. Ложные воспоминания - Джим Гаррисон

Старик разогнал свою колымагу до восьмидесяти. В этом их Вайоминге что ни водитель, то берсеркер. Читал, как один мужик въехал в стадо антилоп, переходивших дорогу, и задавил шестнадцать штук. Мясо отбили слишком сильно, даже есть нельзя. По радио рассказывали о ценах на скот – выбирай: тридцать два доллара центнер – это коммерческий, если на убой, то двадцать четыре. Фондовая биржа ранчеров. Сено уходит по двадцать два доллара за тонну.

– А вы далеко направляетесь? – спросил я.

– В Крестон, это тридцать миль за Роулинсом.

Должно быть, мелкий городишко. Никаких пробок, однако машины несутся так, что размазываются в воздухе. Мы приехали туда через два часа, считай под вечер, не обменявшись почти ни единым словом. Он только сказал, что глуховат еще с Первой мировой. Как-то я привозил в госпиталь для ветеранов несколько книг, и мне устроили небольшую экскурсию. Развалины. Бывшие солдаты лежат там по десять, двадцать, тридцать лет – возможно, только из-за неизлечимого страха. Один мой приятель пробыл на корейской войне всего секунду – после первой выпущенной в его сторону пули он, по его словам, нырнул под грузовик, где принялся орать, ссать и срать от страха. Позже, убедившись, что он не придуривается, медики отправили его домой. А тогда через несколько часов стрельба кончилась, и младший лейтенант полез вытаскивать этого психа из-под грузовика. Приятель сказал, что все еще рыдает по маме, папе и старым добрым США. Объявил психиатру, что боится темноты, собак, змей, электрических приборов и женщин – из всей связки ложью было только последнее. Психиатр спросил, мастурбирует ли он, на что мой друг ответил: часто и безрезультатно. Затем поведал, что с детства мечтал жениться на профессиональном футболисте, и психиатр сказал, что мой приятель пиздливый трус, однако все равно отправил его домой с целыми руками и ногами. Теперь приятель работает страховым оценщиком и рассказывает о воображаемых военных подвигах. Когда мы встречаемся на улицах нашего городка, он отводит взгляд, хотя прекрасно умеет говорить любезным тоном не хуже всех прочих страховых агентов: «Не желаете ли чашечку кофэ?» Нет, спасибо. В Крестоне я зашел в забегаловку, съел горячий сэндвич со свининой и целой лужей мясного соуса Плакат над кассой гласил: «В случае атомной атаки заплатите по счету и бегите что есть мочи». Ха-ха-ха. Я поставил «Тему из „Пикника“» и поразмышлял о трагической судьбе скитальца. Посмотрев это кино, я втрескался в Сьюзен Страсберг. Может, в каком-нибудь городишке я сойду за Уильяма Холдена,[57]тогда прекрасная девушка уведет меня на берег реки и предложит нечто особенное из запасов своей провизии.

На фривее я простоял всего несколько секунд, меня тут же подобрали студенты с нью-йоркскими номерами. Двое на переднем сиденье болтали о школьных делах. Они ехали в Солт-Лейк-Сити в гости к приятелю, затем в Калифорнию.

– Ты ковбой? – спросил водитель.

– Ага, – сказал я, надвинул на лоб шляпу и уснул.

Ястреб сидел в гнезде. Я обругал себя за то, что прозевал его прилет. Он огляделся, коротко подергав шеей, затем вроде бы задремал, как совсем недавно я сам, из-за чего и пропустил его появление. Моя любовь к природе выглядит несколько бомжевато: почти во все рюкзачные походы я отправлялся, навесив на себя громоздкий груз бурбона, – тяжело, но необходимо. Зелье приходится растягивать – а то не утерплю, вылакаю все, и надо будет уходить из лесу пораньше. Во время охоты пить нельзя, но часто я все же прикладывался к плоской алюминиевой фляжке. Как-то в очень холодный день мы с приятелем, высматривая в засаде уток, приговорили целую бутылку, а когда проснулись, оказалось, что уже стемнело. Долго пришлось мучиться, бродя по лесу в поисках машины: мы дрожали от холода, спотыкались и налетали на невидимые деревья. Потом заглянули в кабачок, чтобы взбодриться и обсудить нашу не-охоту. Прилетали ли утки во время нашего полукоматозного сна? Возможно. Мы несколько часов поиграли в бильярд, после чего пожали друг другу руки и поклялись на следующей утиной охоте ни в коем случае не пить. А то, знаете ли, дело могло кончиться самострелом. Шестнадцатый калибр и пуля «магнум» номер четыре с близкого расстояния разрубит человека пополам. Что если во время беспокойного сна щелкнет предохранитель и случайно нажмется курок. Бах. Или даже бах-бах-бах, если ружье полуавтоматическое. Охотник погиб в результате несчастного случая.

С полчаса я понаблюдал за птицей, потом ястреб, видимо, почувствовал, как я шевелюсь. Рванулся вперед, пятифутовые крылья замолотили воздух, и стал описывать надо мной все более высокие и широкие круги. Величиной почти с беркута – эти частенько уводят у скоп добычу, они лучшие охотники. Беркут вблизи внушает трепет. В Техасе есть специальный клуб пилотов-ранчеров, со своих аэропланов они настреляли уже тысячи беркутов. Надо же защищать овец. С большим удивлением они отметили, что с каждой миграцией орлов становится все меньше. Стать бы орлиным Робин Гудом и сшибать с небес их пакостные «цессны».

Солт-Лейк-Сити на рассвете, когда любовники посапывают на своих подушках и ждут звонка будильника. Тысячи лун тому назад эту долину захватили мормышки; они благоденствовали, пылко пойобывая многочисленных жен, и трудились в поте лица, возделывая невозделанные души индейцев. Потом пришел, как говорят французы, великий crise[58]и нагнал на всю долину жуткий, едва ли не глобальный кошмар в виде тучи саранчи, закрывшей солнце. Мормышки молились ангелу Моронию (оцените имя),[59]и – куда денешься – на бреющем полете прибыл боевой строй орущих чаек, миллион кулдыкающих мессершмиттов. Долина была спасена, а мормышки поклялись не брать больше в рот кофе, чай, сигареты и алкоголь. История слегка искажена, однако с самой ее сутью я обошелся очень бережно, главная артерия важнее второстепенных индивидуальных клеток. Истина, как нам теперь известно, заключается в том, что одна птица съедает ровно сто кузнечиков, после чего улетает прочь. На следующий день молящиеся принесли в жертву утренний кофе, который все равно был дорог – одна доставка фунта зерен из Сент-Луиса обходилась почти в три доллара. В благодарность за прилет чаек мормышки отказались от своих дорогих пороков и стимуляторов. Не так чтобы уместная жертва, ведь чайки все равно не пьют и не курят. В центре города выстроили здоровенную фигу и решили, что в это здание имеют право входить только избранные. Можно заглянуть в пристройку и побродить по музею, набитому пионерскими артефактами, или послушать хор, поющий «Боевой гимн», но даже и не пытайтесь проникнуть в храм. Его охраняет раса гигантских чаек, натренированных, как охотничьи соколы, – «белый» эквивалент бессмертных воронов, сторожащих лондонский Тауэр. Ходят слухи, что негров не пускают в священники, потому что они дети Хама – и не того хама, что у нас зовется ветчиной. Ветхозаветного Хама Сосисок, которые избранному народу не полагалось есть, хотя кое-кто втайне от всех очень их любил и ел по ночам. Застуканные за этим делом, они, чтобы не раскрывать тайну своих любимых рецептов, покинули Иудею и ушли на юг, в Африку, где экваториальное солнце за много лет зачернило им кожу. Вот почему их теперь не берут в священники. Странно, что мормышки – большие любители ветчины и сосисок, но времена меняются. Трудно сказать что-либо плохое об этом благочинном народе – с некоторыми я дружу и не раз видел, как они передергиваются, точно от боли, когда я пью кофе со сливками, сахаром или просто черный. Если кто угодно, пусть его зовут хоть Смит,[60]Джонс или Браун, надумает выкопать очередные каменные скрижали, нужно обязательно придавить их ногой, прежде чем все вообще выйдет из-под контроля. «Сан-ка»[61]– дело тонкое.