Книга Мясо - Джозеф Д'Лейси

В своей речи о «ноше» Великий епископ упоминал и о том, что в жизни проповедника страдания уравновешиваются дарованными им благами. И это тоже было правдой.

Проповедники никогда не голодали. Мясом Избранных их обеспечивали за счет городской казны. Проповедники были заметными фигурами, облеченными властью. Их уважали даже больше, чем рабочих мясного завода, к тому же они были куда более образованными. Они обладали познаниями в области медицины, права, веры, разумеется, и были наделены особыми полномочиями. Люди их боялись. И это было хорошо, поскольку Эбирн становился опасным местом.

Филей прожарился и покрылся темно-коричневой коркой. Золотистый жир аппетитно шипел на дне сковороды. Мэри Симонсон выложила еще дымящееся мясо на тарелку, произнесла короткую молитву и отрезала первый кусок. Как всегда, мясо было отменным — его надлежащим образом выдерживали в течение нескольких дней, прежде чем нарезали на порции. Большинство горожан покупали мясо в спешке, их мало заботили его вкусовые качества, и тут проповедники опять-таки пользовались привилегиями, получая лучший продукт. Раньше она почти всегда ела мясо с кровью, но с началом болезни появилось желание прожаривать его глубоко, даже до обугливания. Теперь она ела жесткое, пригоревшее мясо. И это опять была борьба.

Пока она накалывала на вилку кусочек мяса и отправляла его в рот, нож в ее правой руке предательски задрожал, стуча по тарелке. Проповедница отложила нож в сторону и обрадовалась воцарившейся тишине. Она жевала и обдумывала, как ей поступить с Ричардом Шанти.

У него была безупречная репутация лучшего забойщика Магнуса. Молва о том, как быстро и ловко он работает на конвейере, распространилась далеко за пределы завода. Горожане боготворили его так же, как боготворили мясо, хотя она и сомневалась в том, что Шанти об этом знает. Он был таким тихим и отрешенным, что иногда ей казалось, будто ему вообще нет дела ни до чего, что творится вокруг. Она не питала симпатий к таким людям. Слишком замкнутые, слишком независимые. В ее понимании горожане должны были быть понятными и предсказуемыми. Они должны были вызывать доверие. Ричард Шанти не производил впечатления человека, обладающего хотя бы некоторыми из этих качеств. Он был чужаком. А чужаки были угрозой для общества.

Но если бы она ошиблась в его оценке или обнаружилась бы ошибка в архивных записях — что случалось не один раз, — все могло бы кончиться тем, что и она, и «Велфэр» в целом предстали бы в весьма невыгодном свете. В самом деле, насколько важно, настоящий ли он Ричард Шанти? Для города он был просто находкой. Разве кому-то была интересна его истинная родословная?

Мэри Симонсон могла бы с легкостью отказаться от своей затеи. Болезнь подтачивала ее, и лишние волнения были бы некстати. Нужны ли ей все эти хлопоты? Стоило ли дело того, чтобы она тратила на него силы, или лучше было бы поберечь их для каждодневных трудов? Она никак не могла решить. Может, устроить все, ничего не говоря, проверив лишний раз документы и держась подальше от семейства Шанти? У них были очаровательные дочери с безупречными манерами и легким намеком на озорство. Стыдно порочить репутацию семьи непроверенными слухами. Нет, она, пожалуй, подождет. Можно было бы сделать гораздо больше, не посвящая никого в свои планы. Это означало, что ей придется провести чуть больше времени в архиве, полном вековой пыли. Идея показалась ей весьма заманчивой. Да, она на время отойдет в тень, подальше от грязных улиц Эбирна и его деградирующих обитателей.

Комок пережеванного мяса застрял где-то глубоко в горле, на полпути к желудку. Она сглатывала снова и снова, пытаясь смочить мясо слюной, но ком застрял крепко. Дышать она могла, и не было опасности задохнуться, но эта закупорка вызывала сильную боль, и казалось, что избавиться от нее невозможно.

Она потянулась к стакану с молоком и дрожащей рукой поднесла его к губам. Отпила сладковатой жидкости и подождала. Молоко легко добежало до застрявшего комка, но преодолеть преграду не смогло. И вернулось обратно в рот. Она бросилась к раковине, но не добежала.

Мэри Симонсон была готова исполнять свою обязанность, предписанную Господом, и съедать по три порции мяса Избранных, но не была уверена в том, что в ее организме задержится хотя бы одна.

Майя не чувствовала себя виноватой.

Больше всего она страдала, конечно, из-за письма на завод. Несколько дней места себе не находила. Ну, не дней, но несколько часов точно. По крайней мере, до того, как его написала, и сразу после. Но разве был у нее выбор? Она снова и снова задавала себе этот вопрос и так же часто оставляла его без ответа. Все было не так просто. Разумеется, она не совершила предательства. Это была естественная реакция на вынужденную необходимость. Она оказалась в трудной ситуации — и муж отказывался подсказать ей выход.

В день визита проповедника он принес домой мяса, и оно было отменным. Вкуснее они еще никогда не ели. Но с тех пор мяса они не видели. Ни обещанных килограммов, ни даже рюкзака, наполненного отрубами для бифштексов и отбивных, обрезками и фаршем, которых они заслуживали и которые он, как глава семьи, был просто обязан им обеспечить. Он оказался слабым и не сдержал слова, вновь пав жертвой своей патетической навязчивой идеи.

Ее беспокоило и то, что он наговорил проповеднику. Потом он так и не смог толком объяснить, что он имел в виду. Она даже не подозревала о том, что он отпрыск старинного рода и посвящен в древние обычаи. В разговоре с Мэри Симонсон эта уловка сработала, но что, если проповедница решит копнуть? Майя не могла допустить, чтобы дело зашло так далеко. Она была матерью, и у нее был свой, материнский, долг, отмахнуться от которого она не могла, даже если отец игнорировал свой. Господи, думала она, ведь на кону была судьба ее детей; она рисковала потерять не только их, но и семью, и все, что они с таким трудом создавали. Разве Ричард имел право поступить так беспечно?

Все могло обернуться и того хуже: если бы признали, что они умышленно не заботятся о детях, а это вполне можно было доказать в суде, предъявив неоспоримые улики, их обоих лишили бы статуса горожан. А после такого приговора пути назад уже не было.

Поэтому нет. Причин считать себя виноватой не было.

Вместо этого был повод радоваться, надеяться на будущее, а не опасаться его. На рабочем столе перед ней, аккуратно завернутые в белую бумагу, лежали упаковки бифштексов, связки сосисок, два огромных отруба, которых хватило бы и на жаркое, и на супы. Свертков было много, и это были таинственные подарки без указания получателя.

И теперь все это принадлежало ей.

Она так увлеклась своими мыслями, что даже забыла о настойчивом шорохе у нее за спиной, пока не коснулась головой дверцы подвесного шкафчика. Шум прекратился, и она повернула голову к лестнице, напрягая слух. Что это было, чьи-то шаги? Она вслушалась в предвечернюю тишину. Слушать было нечего. Потом шорох возобновился. Но ей предстояло заняться ужином.

При мысли об этом ее рот наполнился слюной.

Уиттекер, у которого пучки седых волос торчали из ушей и носа, не выглядел счастливым.