Книга Хроники разрушенного берега - Михаил Кречмар

Стол в бараке ломился от мороженого чира, копчёных ленков, сушёных хариусов, лосиных котлет, рябчиковых грудок – всего того, что каждый из них прихватил с собой в котомках с заснеженных берегов Алтын-Юряха.

Первую рюмку по предложению Вани Самохина подняли «за наш домик на берегу реки». И непривычно захмелевший Амир Суханов отозвался: «Наверное, это был единственный дом, который я мог назвать моим».

История седьмая. Перелом

Сезон 1982 года, как ни странно, для Владислава Дягилева, штатного охотника совхоза «Буркандья», начинался неплохо. «Как ни странно» – это потому, что три предыдущих года на открытие промысла что-нибудь да случалось. В 1979-м сломался вездеход, которым забрасывались Влад и его ближайший сосед по участку Лёха Гуканов. Пришлось восемь дней сидеть на фактории у Налимчанских озёр, хлебая брагу вёдрами, ждать, пока привезут необходимые катки и торсионы. После этого их на тех же Налимчанских озёрах прихватил трёхдневный буран, который завалил всё таким снегом, что они пробивались до участков ещё дня четыре. В итоге сезон отодвинулся чуть ли не на месяц, были потеряны золотые деньки начала промысла, и наверстать упущенное так и не удалось. В августе 1980-го директор госпромхоза вывез Дягилева и ещё трёх промысловиков на рыбалку в устье реки Конаныги, да так и оставил их там – сторожить склад готовой продукции – практически до декабря. Результат тот же самый: заброска по снегу, начало сезона потеряно, охотник еле-еле наскрёб нужное количество соболей сверх плана, чтобы было что продать перекупщикам. В 1981-м большой и настырный медведь разорил его основную избу и подгрыз подпорный столб лабаза – восстановление разрушенного хозяйства заняло практически всю оставшуюся зиму, правда, без особого ущерба для соболевания.

Поэтому беспроблемная заброска, неразорённая изба, относительно чистые путики наводили Дягилева на всякие сумрачные мысли. Чувствовалось, что подобная благодать не к добру. Указывало на это решительно всё – и долго не выпадающий снег, и мягкая осень, которая дала возможность заготовить дров, соорудить к базовой избе пристройку-мастерскую, хорошо обставиться капканами, а также построить переходное зимовье в одном из глухих и ранее не опромышляемых углов участка.

И когда выпал первый снег и Слава начал охотиться по первопутку – тоже всё складывалось хорошо! Возле переходной избы ему удалось застрелить одиночную важенку, что дало возможность обеспечить себя мясом на половину промыслового сезона. Мышей – основной пищи пушного зверька – почти не было, и соболь лез в капканы как оглашенный.

Долго так продолжаться не могло, ибо совсем скоро соболь должен был двинуться в какую-то одному ему понятную миграцию на поиски кормных мест. Поэтому Дягилев, следуя железному промысловому принципу «так не доставайся же ты никому», старался взять как можно больше зверька, пробираясь с капканами в самые труднодоступные урманы.

Он как раз возвращался из одного такого «рейда» в только что построенную «зимушку», когда увидал взлетающего среди деревьев глухаря. Дягилев снял с плеча малокалиберную винтовку ТОЗ-11, прицелился и уже почти выжал спуск, как огромная птица снялась с сучка и перемахнула на полтораста метров в сторону. Не отрывая глаз от птицы, охотник с мелкашкой наперевес двинулся по рыхлому снегу, начал перелезать валежину, неудачно наступил на сук – тот подломился, и Слава полетел вниз, лицом в сугроб. При этом одна нога застряла между стволами деревьев. Раздался резкий треск в голени, жуткая боль, отдающая в бедро, – и… пришёл ужас.

Со Славой случилось то, что всю историю таёжного промысла составляет главный кошмар охотника, – перелом ноги на тропе в самой середине зимы. До ближайшего жилья – сто восемьдесят километров, до соседа с рацией – около восьмидесяти, базовая изба – в тридцати, а переходное зимовье с минимальным запасом дров и продуктов – в трёх.

Содрогаясь, Слава снял валенок и осмотрел повреждённую ногу. Она синела и распухала, впрочем, видимых повреждений не наблюдалось. Стало быть, перелом закрытый…

Было холодно. В принципе, не столь холодно, как может быть в это время в верховьях Колымы, но, по ощущениям Дягилева, градусов тридцать было. Нога наливалась жаркой «красной» болью и холода не чувствовала.

Надо было что-то делать. Причём – совсем срочно.

Владислав дотянулся до ближайшей тонкой лиственницы, срезал её ножом. Опустил штанину, надел валенок, приложил к голени с обеих сторон по палке. Подумал-подумал – и вырезал ещё две палки из другого деревца неподалёку. Примотал палки верёвками к ноге так, чтобы они обхватили голень, как опалубка. Получилась простейшая шина, причём устроена она была так, чтобы Владислав мог при движении опираться не на ступню, а на торчащие ниже ступни палки.

Теперь надо было дойти до путика и встать на лыжи. Пятьдесят метров до брошенных лыж Дягилев шёл около получаса.

– Каких-то шагов просто не помню. Боль целиком захлёстывала, аж глаза не видят. Шаг сделаю – стою. Шаг сделаю – стою. Потом понимаю: не хрен стоять-то, замёрзну. Дошёл кое-как до лыж и поняги. Думаю – как же на лыжи-то встать, господи? Посмотрел вокруг, нашёл две сухие листвянки, поставил их под мышки, как костыли, и крохотными такими шажочками двинулся вперёд. Не шёл, а вообще – еле полз. До избушки добрался уже затемно. Две вещи меня выручили: я, когда эту зимушку строил, лабаз ещё не доделал, потому все продукты в избе лежали. И дрова я приготовил заранее вместе с растопкой, сложил у печки. Если б не это, я бы в первую ночь замёрз. Развёл я огонь, вскипятил чай – и снова к ноге. И страшно мне на неё смотреть, и что-то делать надо. Иначе кранты, это я совершенно однозначно понимаю.

Я спросил Славу, не проще ли было просто ползти по лыжне к избушке. Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего:

– Да ты что? Ползти по снегу в минус тридцать – это промокнуть, выбиться из сил и замёрзнуть насмерть.

За полкилометра бы замёрз. Совершенно точно. А так – медленно-медленно, мучительно – но дошёл.

В распоряжении Владислава были лыжи. Пара самодельных, изготовленных из древесины лыж-голиц. Владислав не успел подклеить их мехом с ног северного оленя – камусом, положившись на то, что сделает это чуть позднее. Сейчас он поздравил себя с этой непредусмотрительностью.

Дело в том, что Дягилев придумал себе очень сложную шину. И одной из лыж в этой конструкции отводилось весьма важное место. Сперва он приложил вокруг голени по кругу шесть хорошо оструганных лиственничных палочек диаметром четыре-пять сантиметров. Стянул их бечёвкой так, чтобы они не сильно сжимали ногу, но при этом не давали ей шевелиться. После чего обрезал лыжину, изготовив из неё две дощечки сантиметров по шестьдесят-семьдесят, и заключил свою ногу – уже в шине – в такую же примитивную опалубку из досок. Конструкция получилась громоздкая, и ей ещё предстояло доказать свою эффективность.

Решение пожертвовать лыжей далось Владиславу очень и очень нелегко (вообще, для большинства таёжников решение пожертвовать лыжей выглядит таким же святотатством, как для мусульманина – плюнуть в Коран), но он резонно решил, что если удастся сохранить ногу, то лыжи он себе точно выстроит, а если нет – то, скорее всего, ему не понадобятся ни лыжи, ни что-либо ещё в этой жизни.