Книга Дьявольская королева - Джинн Калогридис

Прошло Рождество, настал новый 1530 год. В феврале Папа Климент короновал Карла Испанского, императора Священной Римской империи. Климент выполнил свою часть договора, теперь Карлу предстояло передать Флоренцию в руки Медичи.

В первые месяцы года пушки молчали. Командующий имперскими войсками сообразил, что лучше обрушиться не на саму Флоренцию, а на города, снабжающие ее оружием и продовольствием. Летом перед осадой весь урожай за стенами Флоренции был сожжен, весь скот зарезан. Флоренция зависела исключительно от поставок из Вольтерры.

С наступлением тепла армия империи атаковала этот город. Мы выслали гарнизон на его защиту; Вольтерра пережила первое сражение. Затем командующий гарнизоном решил, что армия императора разбита окончательно и бесповоротно, и — несмотря на приказ — отправился домой отдыхать. Узнав об этом, принц Оранский повторно осадил город.

Я сидела за вышивкой, когда в дверях комнаты для рукоделия появилась мать Джустина. Лицо ее казалось озабоченным, хотя в ее взгляде я заметила тайную надежду.

— Вольтерра сдалась, — сообщила она.

Без помощи французов, без снабжения и оружия лидерам повстанцев грозило поражение.

Пока сестры уныло перешептывались, мой мозг усиленно работал.

Мои волосы, красивые, шелковистые, цвета коры оливкового дерева, выросли ниже талии. В тот день они были собраны в сетку и лежали узлом на шее. Я отстегнула сетку и встряхнула головой. После чего взяла ножницы и стала стричь. Процесс был долгим: ножницы предназначались для рукоделия и захватывали небольшие пряди. Каждый локон я аккуратно укладывала возле ног.

Ошарашенные сестры смотрели на меня во все глаза, только мать Джустина все поняла. Она стояла в дверях и, когда я была готова, сказала:

— Я подыщу тебе облачение.

Постригшись в монахини, клятвы я не принесла. Я была самозванкой, но даже сестра Пиппа не делала мне замечаний.

Тем временем горожане впали в отчаяние. Без продовольствия из Вольтерры, без дичи, которую охотники стреляли в лесах под городом, всем приходилось туго. Первыми жертвами стали бедняки, которые умирали на улицах. Началась чума. Мать Джустина убрала ящик для пожертвований и закрыла нижнюю решетку на двери.

В начале июля я получила от Козимо последнее послание.

Какое-то время я не буду писать. Сегодня утром я застал соседа, привалившегося к двери. Он сидел с закрытыми глазами. Как будто спал. Я подумал, что у него голодный обморок. К счастью, близко не подошел: увидел у него на шее бубоны. Я позвал его домашних, но никто не ответил.

Я поспешил домой и вымылся розовой водой с лимонным соком — средство, которое настоятельно рекомендую. На всякий случай сожгите это письмо и вымойте руки.

Надеюсь, мы еще встретимся лично.

Двенадцатого июля в сумерки я сидела в трапезной между Маддаленой и Николеттой. Сестры ужинали. Как и положено, во время трапезы все молчали. Ели минестру[10]без мяса и без пасты.

Восточную стену трапезной украшала фреска «Тайная вечеря». На примыкающей к ней стене располагалось большое окно, выходившее на внутренний двор и на дверь монастыря, ныне с наглухо заколоченными решетками.

Поверх облачения у меня висел золотой крест, но под одеждой втайне от всех я носила черный амулет Руджиери. Тщательно изучив свое происхождение, я выяснила положение планет и звезд в те дни и ночи. Марс, красный воин, вступил во взаимодействие с Сатурном, вестником смерти и разрушений, и прошел через мой асцендент[11]— через Льва, являющегося знаком королевской власти. Такое положение грозит опасностью и часто предрекает ужасный конец. А Сатурн, молчаливый и темный, гостил в моем восьмом доме, доме смерти. Звезды предсказывали мне, как и Флоренции, катастрофические перемены.

Раздался громкий стук в монастырские ворота, довольно неожиданный. Мы сидели очень тихо под звуки эха, отражавшегося от изношенной брусчатки.

Сестра Антония выразительно посмотрела на аббатису Джустину. Та кивнула. Антония поднялась и покинула трапезную. Вид у нее был настороженный, она старалась не встречаться со мной глазами. Возле двери послышались громкие мужские голоса.

Я отложила ложку. Стены, которые два с половиной года служили мне защитой, превратились в западню. Я вскочила на ноги в желании убежать, но знала, что бежать мне некуда.

— Катерина, — обратилась ко мне мать Джустина.

Я взглянула на нее, и она строго произнесла:

— Ступай в часовню.

У ворот сестра Антония громко кричала:

— Вы не можете сюда войти! Это женский монастырь!

Дверь содрогнулась. По ней грохнуло что-то потяжелее кулака. Джустина встала.

— Ступай в часовню, — повторила она и направилась к Антонии.

Рукава и покрывало монашеского облачения раздувались от быстрых движений. Посреди мощеного двора она окликнула мужчин за стеной, но стук в дверь был таким громким, что заглушил ее слова.

Сестра Николетта поднялась, взяла меня за руку и потянула за собой к двери. Неожиданно к нам присоединились и остальные — Маддалена, сестра Рафаэла, Барбара, сестра Антония и сестра Люсинда.

Лизабетта и Пиппа остались за столом.

— Они явились за тобой, — радовалась Пиппа. — Они явились, Господь свершит правосудие.

Сестры плотно меня окружили. Мы прошли по коридору, под аркой, по внутреннему двору, мимо монашеских келий.

Стук в дверь внезапно прекратился. Раздались голоса. Мать Джустина переговаривалась через стену с мужчиной. Мы удалялись в глубь монастыря, и звуки становились все тише. Мы уже достигли скриптория. Закатное солнце окрасило серовато-лиловое небо в цвета розы и коралла.

Оказавшись в часовне, мы зажгли свечи для вечерней молитвы. Пахло ладаном. Сестры провели меня за алтарную решетку и встали передо мной полукругом. Дрожа, я опустилась на колени. Сатурн так тяжело на меня давил, что трудно было дышать. Я нащупала на поясе четки и начала читать молитвы по памяти, но путалась, не могла сосредоточиться и думала о черном камне возле сердца. Мои молитвы были устремлены не к Мадонне, а к Венере, не к Иисусу, а к Юпитеру.

Через открытые двери до меня долетали возгласы Джустины:

— Вы совершаете святотатство! Она ребенок, она не причинила никому вреда!

По камням застучали ботинки. Я повернулась и увидела, как мужчины вошли — не опустили головы, не перекрестились, словно святые стены для них ничего не значили.