Книга Король без завтрашнего дня - Кристоф Доннер

Анри надеялся, что, подробно объяснив Мартену, кто такой был Эбер, он и сам лучше это поймет. Невозможно раскрыть истинный облик исторического персонажа без посредства живого человека, актера, говорил он себе. Для этого греки и придумали театр.

~ ~ ~

Дора жила на четвертом этаже старинного дома без лифта, в квартире с очень высокими потолками. Жилище площадью пятьдесят квадратных метров казалась большим, настолько умело оно было обустроено. Яркая живопись на стенах словно прибавляла света, а сами стены и большая часть предметов обстановки были белыми, за исключением громоздкой ливанской мебели, стоившей, должно быть, целое состояние.

Чтобы попасть в гостиную, нужно было пройти через спальню — вот так, без всяких церемоний. Единственным недостатком интерьера оказался двухместный диван-канапе с обивкой из грубого небеленого полотна. Анри сразу его невзлюбил.

Он принес с собой бутылку вина, хорошего, но не слишком изысканного. «Жерве-шамбертен-птишапель» — таково было его полное название.

Дора попросила Анри открыть бутылку и принесла хрустальные бокалы. Отпив глоток, она сказала: «М-мм, приятное вино!» Но тут же, потянувшись за фисташками, опрокинула свой бокал прямо на канапе. Анри ощутил легкий укол в сердце — ему было жаль вина.

Они оба встали, чтобы навести порядок.

Это оказалось нелегкой задачей: пришлось снимать чехол с диванной подушки и посыпать винное пятно солью, как обычно принято делать, даже если знаешь наперед, что это не поможет.

Наконец Дора поняла, что пятно уже не отмыть никакими средствами, и решила: пусть в таком случае оно навсегда останется напоминанием об этом вечере.

После этого Анри даже порадовался, что вечер начался с такого глупого эпизода.

Словно для того, чтобы окончательно усугубить ситуацию, Дора объявила, что на ужин у нее ничего нет, потому что она ничего не смыслит в готовке — впрочем, так же, как и в любви. И спросила Анри, знает ли тот, что такое любовь.

Они сидели рядом на канапе, которое теперь, лишившись чехла на одной из подушек, стало еще более нелепым и неудобным. Дора уже начинала потихоньку ненавидеть это канапе, хотя три года назад, увидев его в магазине «Ваш дом», пришла в восторг.

Итак, знает ли Анри, что такое любовь? По правде говоря, нет, но он охотно согласился бы это выяснить — вместе с ней. Действительно, что такое, в сущности, любовь?

Когда вино было почти выпито, а из съедобного не осталось ничего, даже фисташек и оливок, Анри подумал: а не стоит ли перейти от слов к делу? Послать к чертям все вопросы, встать с этого идиотского канапе и отнести Дору прямиком в спальню?

Но инстинкт советовал ему этого не делать, и, как выяснилось из того, что Дора сказала позднее, совет оказался верным. Она еще не была готова. Прежде она хотела узнать, что такое любовь.

— А может быть, я вообще никогда этого не узнаю, — тихо проговорила она.

То есть вообще-то она знала, что такое любовь, точнее, раньше думала, что знает, но по зрелом размышлении выяснилось, что это не так. И не было никаких причин для того, чтобы это знание пришло именно теперь.

— Ведь правда же?

Дора уже сбросила туфли, чтобы Анри, как всегда, помассировал ей ноги. Затем, окончательно придя к трагическому заключению, что никогда ей не узнать, что такое любовь, она встала и отправилась на кухню готовить ужин.

— Ладно, все это пустяки, — вздохнула она.

Через десять минут Дора вернулась и объявила, что скоро все будет готово.

— Не знаю, правда, понравится ли вам угощение. Это ливанское блюдо.

Анри отпил еще глоток жевре-шамбертен. Содержимое опрокинутого бокала он считал очень досадной потерей — вино оказалось даже лучше, чем можно было ожидать.

Он потягивал вино, в одиночестве сидя на двухместном канапе, напротив шеренги книжных шкафов. У Доры было множество книг, по большей части современных, — видимо, их авторы были героями ее передач. Книги Анри Нордана стояли на видном месте, их было две — самые последние. Да и все остальные выглядели совсем новыми, за исключением арабских, очевидно, привезенных Дорой из охваченного войной Ливана. Анри спросил себя, оттого ли это, что хозяйка обращалась с ними очень аккуратно, или же оттого, что она никогда не снимала их с полок? Очень уж ровно книги были выстроены, буквально по линейке — видно было, что они составляют гордость хозяйки. На них было приятно смотреть, но издалека, поскольку, приблизившись, можно было разглядеть на корешках имена тех литературных знаменитостей, то и дело мелькавших на телеэкране, из чьих шедевров Анри не прочел ни строчки.

Что ж, видимо, Дора хорошо знает французскую литературу, сказал себе Анри, и даже, судя по всему, не только французскую, но и написанную на французском языке.

Потом он заметил едва ли не полное собрание сочинений одного греческого писателя, считавшегося, впрочем, интернациональным. Не является ли это признаком каких-то особых отношений грека с Дорой, подумал Анри, ощутив укол ревности. Может быть, она спала с ним? И со всеми теми, чьих книг у нее осталось больше четырех-пяти? Но, во всяком случае, ни одному из писателей не удалось объяснить ей, что такое любовь. Они надеялись этого достичь, даря ей свои книжонки, но напрасно. Никто из них в этом не преуспел. Мне повезло.

Анри снял с полки книгу на арабском языке — массивную, тяжелую, в кожаном переплете — и принялся листать ее. Листы были разными, то более плотными, то более тонкими. А шрифт был и вовсе загадочным.

И вдруг, продолжая настойчиво вглядываться в эти буквы, такие непонятные и красивые, напоминавшие узор, — словно в тайной надежде на то, что вот сейчас, каким-то чудом, арабский язык вдруг станет ему понятен и все написанное обретет смысл, — Анри ощутил другое чудо. Это был невероятно вкусный запах, исходивший не от книги, как ему в первый момент показалось, а со стороны кухни: аромат копченой баранины, поджариваемой на сковороде. Постепенно он распространился по всей квартире, окутав и книги, и канапе, пропитав весь этот незнакомый мир, о котором Анри ничего не знал; и внезапно доводы в пользу того, чтобы оставаться у Доры, капитальным образом изменились: он понял, что чертовски голоден. Анри отправился на кухню, где Дора уже раскладывала по тарелкам ломтики мяса с гарниром из яичницы и турецкого гороха. Но Анри почти не замечал лица хозяйки, ее улыбки; он сосредоточился лишь на содержимом своей тарелки, таком аппетитном и по запаху, и по виду. Все, что он смог произнести во время еды, свелось к нескольким «М-мм-м!».

— Это еда пастухов, — объяснила Дора. — Они берут ее с собой в горы. Обычно пастухи остаются там на всю зиму.

— Как это кушанье называется?

— Каварма. Каждый раз, когда я приезжаю в Ливан, моя тетя готовит котелок или два. Это совсем несложно сделать.

— О! Вот прекрасное определение для любви! — с воодушевлением произнес Анри, кладя на стол салфетку. — Это именно то, что совсем несложно сделать!