Книга Кодекс 632 - Жозе Родригеш Душ Сантуш

— Так что же вам удалось раскопать? — спросил американец, внезапно сделавшись серьезным.

Открыв лежавший на коленях портфель, Томаш достал блокнот и стопку слегка помятых листов.

— Кое-что, как видите, удалось, — сообщил он, разложив содержимое портфеля на столе и подняв глаза на собеседника. — Я прочел все книги, которые профессор Тошкану заказывал в обоих книгохранилищах, скопировал его записи, причем не только найденные в гостинице в Ипанеме, но и те, что он оставил в камере хранения Национальной библиотеки. Сегодня утром я побывал в Португальской публичной библиотеке, здесь, в Лиссабоне, чтобы уточнить кое-какие детали. В общем, можно сказать, что до ответов на все вопросы еще далеко, но мне удалось существенно продвинуться. Другими словами, в моих руках оказались материалы, связанные с открытием Бразилии, которые профессор Тошкану собрал по заданию вашего фонда. Насколько мне известно, на устроенном вами брифинге Тошкану дал понять, что его изыскания связаны с распространенным в среде историков мнением о том, что Педру Алвареш Кабрал лишь объявил миру о том, что другие мореплаватели держали в секрете.

— That's right.

— Пойдем по порядку. Первый вопрос, с которым предстоит разобраться, заключается в том, существовала ли в Португалии времен Великих географических открытий политика умолчания. Ответ поможет нам пролить свет на истинную историческую роль Кабрала. То, что португальцы держали свое открытие в тайне, можно объяснить лишь наличием подобной политики.

— Вы совершенно правы.

— Этот вопрос вызывает в научном сообществе горячие споры, однако большинство ученых склонно считать политику умолчания историческим мифом.

— Ну а вы?

— Это не миф. Политика умолчания существовала. Так думаю я, так думал профессор Тошкану и многие другие историки. Нельзя не признать, что исследователи слишком часто ссылаются на нее, чтобы объяснить нехватку источников и собственные неудачи, но правда и то, что с португальскими мореплавателями той эпохи связано немало загадок. В хрониках, например, нет ни слова о том, что Бартоломеу Диаш сумел обогнуть мыс Доброй Надежды и выйти в Атлантику, как и о том, что в момент его возвращения в Лиссабоне по странному совпадению находился не кто иной, как Христофор Колумб. Почему он оказался в Португалии, неизвестно. Если бы умолчания возобладали, мы никогда бы не узнали имени Диаша и до сих пор полагали, что мыс первым обогнул Васко да Гама.

— Понятно, — кивнул Молиарти. — Вы хотите сказать, что открытия Диаша и других португальских моряков сознательно замалчивались и что к этому может быть причастен Колумб.

— Именно. У такой политики были весьма веские причины. Португалия того времени — крошечная страна с весьма ограниченными ресурсами, неспособная конкурировать с другими европейскими державами. Но что если у нас в руках оказалось бы некое тайное знание, недоступное другим и способное в корне изменить будущее всего человечества? Разумнее всего было бы до поры до времени скрыть это знание. А в урочный час заявить о себе как о новой великой империи.

К столу подошел официант, ловко держа на растопыренных пальцах поднос с дымящимся чайником, чашкой и сахарницей. Томаш узнал дорогой фарфор «Vista Alegre» с характерной росписью в стиле «фамий верт», прелестными сценками, имитирующими китайское искусство времен Кан-си. Бармен наполнил чашку и слегка поклонился.

— Японский цветочный, — объявил он, перед тем как удалиться.

Томаш задумчиво разглядывал содержимое чашки; от прозрачного зеленоватого чая исходил пленительный аромат. Норонья опустил в чай два кусочка сахара, тщательно перемешал, мелодично позвякивая ложечкой о фарфоровые стенки, и сделал глоток. У чая оказался нежный фруктовый вкус.

— М-м-м, просто чудо, — пробормотал он, отставив чашку. — Интересно, что туда добавляют? Так вот. Как я уже говорил, эта политика носила избирательный характер: об одних открытиях радостно сообщали всему миру, другие держали в тайне, исходя из интересов государства. Последние так и канули в Лету. Мы не знаем, что это были за открытия, кто их совершил и когда. Но есть основания полагать, что это касается и открытия Бразилии. Официальные хроники датируют его двадцать вторым апреля 1500 года, когда команда Педро Алвареша Кабрала, унесенная штормом далеко от берегов Индии, увидела перед собой круглую скалу, позже нареченную Монти-Паскуал. Это и был бразильский берег. Моряки назвали новую землю Терра-да-Санта-Крус, провели там десять дней и сумели наладить контакт с аборигенами. Второго мая армада продолжила путь в Индию, а две шхуны направились в Лиссабон. Помощник Кабрала Гашпар де Лемуш привез королю Мануэлу двадцать писем с отчетом о происшедшем. Среди них было свидетельство Перу Ваша де Каминьи. — Томаш потер подбородок. — Это свидетельство можно рассматривать как одно из доказательств нашей теории, ведь автор хроники не выказывает никакого удивления по поводу открытия новой земли.

— Это довольно субъективно, — возразил Молиарти. — Настроение хрониста не может быть доказательством. В конце концов, в те времена новые земли открывали одну за другой.

— Вы правы. Спокойный тон Каминьи ровным счетом ни о чем не говорит, но существуют и другие доказательства. Прежде всего сами шхуны из армады Кабрала. Слишком легкие для путешествия из Индии в Лиссабон. Любой, кто хоть немного понимает в мореплавании, скажет, что это форменное безумие, а о том, чтобы обогнуть на таких посудинах мыс Доброй Надежды, который моряки предпочитают называть мысом Бурь, нечего и думать. В ту эпоху португальцы считались лучшими мореходами. Как же они допустили подобную беспечность? — Томаш перевел дух. — Этому может быть только одно объяснение: Кабрал с самого начала знал, что шхуны пройдут не весь маршрут. Он взял их специально, чтобы с полдороги отправить обратно с вестью об открытии. Другими словами, о том, что на той параллели есть земля, было известно заранее.

— Все это, конечно, звучит очень любопытно, но неубедительно.

— Согласен. Вот вам еще аргумент: моряки с тех шхун молчали об открытии до самого возвращения Кабрала. Как в рот воды набрали. Этому можно найти объяснение лишь в том случае, если предположить, что им велели молчать.

— Хмм… Интересно. По-прежнему неубедительно, а впрочем, продолжайте.

— Хорошо. Мы подходим к третьему доказательству. Я говорю о двух картах. Первая, особенно важная для нас, это планисфера, начертанная неизвестным картографом из мастерской Альберто Кантино по заказу Эркулеса д'Эсте, герцога Феррарского, на пергаменте длиною в метр и шириной в два. Поскольку имя португальского картографа осталось неизвестным, карта вошла в историю под именем Планисфера Кантино, сейчас она хранится в библиотеке города Модены в Италии. В письме, датированном девятнадцатым ноября 1502 года, Кантино указывает, что карту тайно скопировали с португальского оригинала. И что главная ценность этой карты состоит в том, что на ней отображены приблизительные очертания бразильского берега. А теперь давайте посчитаем. — Томаш достал ручку и открыл чистую страницу блокнота. — Письмо Кантино написано в ноябре 1502-го, то есть оригинал карты попал в Италию самое позднее через два года после возвращения Кабрала. — Он написал с левой стороны страницы «Кабрал, апрель 1500-го», с правой — «Кантино, ноябрь 1502-го» и соединил пометки горизонтальной линией. — Но дело в том, что первое описание бразильского берега составил вовсе не Карбал. — Томаш поднял два пальца. — Вторым бразильского побережья достиг Жуан де Нова в апреле 1501 года, за год до того, как герцог Феррарский получил Планисферу Кантино. Между прочим, Нова направлялся вовсе не в Бразилию. Как и Кабрал, он плыл в Индию, а в Лиссабон вернулся в середине 1502-го, и у него не было времени составить подробное описание береговой линии. — Томаш поднял третий палец. — Планисфера Кантино могла появиться лишь после третьего путешествия, когда король впервые отправил свой флот к берегам Бразилии. Я говорю об экспедиции Гонсалу Коэльо, начавшейся в мае 1501 года. В команде Коэльо был флорентинец Америго Веспуччи, именем которого по нелепой случайности назван американский континент. Экспедиция достигла Бразилии в середине августа, больше года исследовала побережье, открыла большую бухту, названную Рио-де-Жанейро, добралась до самой Кананейи и пустилась в обратный путь. Три каравеллы Коэльо вошли в лиссабонскую гавань двадцать второго июля 1502 года. — Норонья написал на листке «Гонсалу Коэльо, июль 1502-го» и провел горизонтальную линию к имени Кантино. — Тут-то и скрывается главная странность, — заметил он, обводя ручкой две даты. — Возможно ли, чтобы за четыре месяца королевские картографы успели составить подробную карту, а итальянцы подсмотрели ее, скопировали и начертили собственную? — Томаш еще раз провел ручкой по тонкой линии, протянувшейся между именами Коэльо и Кантино и обозначавшей время, поморщился и покачал головой. — Едва ли. Все это нереально проделать меньше чем за четыре месяца. И тогда перед нами встает главный вопрос. Как, черт возьми, Альберто Кантино удалось заполучить португальскую планисферу с изображением земли, которую еще не успели описать? И откуда он узнал про эту землю? — Томаш поднял указательный палец, призывая собеседника обратиться в слух. — Планисфера Кантино срисована не с официальных карт, которые появились после экспедиции Кабрала, а с тех, что были составлены гораздо раньше и до срока были спрятаны от мира.