Книга Птица не упадет - Уилбур Смит

— Товарищ Макдональд, у меня есть для тебя поручение. Срочное и очень важное. Ты можешь на две недели оставить работу?

— У меня больная матушка, — усмехнулся Фергюс. — Когда мне нужно уехать и что я должен сделать?

— Ты должен уехать, скажем, в среду. Это позволит мне дать тебе указания, а у тебя будет возможность подготовиться. — Гарри Фишер сделал глоток портера, на его верхней губе осталась пена. — Поедешь по всем местным комитетам: в Кейптаун, Блумфонтейн, Порт-Элизабет, скоординируешь действия.

Марк почувствовал виноватое облегчение, услышав эти слова: немедленного столкновения с Фергюсом не будет. Пока тот выполняет поручение, можно будет незаметно ускользнуть. Но тут он поднял голову и увидел, как смотрит на него Хелен. Так леопард наблюдает из укрытия за добычей в последний миг перед прыжком.

Когда их взгляды встретились, она снова улыбнулась понимающей улыбкой и провела по губам кончиком языка.

Сердце Марка больно забилось, и он торопливо опустил взгляд к стакану. Он останется наедине с Хелен… это наполняло его ужасом и разжигало страсть.

* * *

Марк отнес дешевый обшарпанный саквояж Фергюса на станцию. Они шли кратчайшей дорогой, по открытому вельду, и толстый слой инея хрустел у них под ногами, как сахар, сверкая в первых лучах солнца мириадами искр.

На станции они с четырьмя другими ратийцами дожидались южного почтового поезда; поезд, пуская в морозный воздух столбы пара, пришел с опозданием на тридцать пять минут.

— Тридцать пять минут для железной дороги — это почти раньше времени, — рассмеялся Фергюс и, прежде чем по стальной лесенке подняться в вагон, всем по очереди пожал руки и похлопал по плечам. Марк передал ему в открытое окно саквояж.

— Позаботься о Хелен, парень, и о себе.

Марк смотрел вслед уходящему на юг поезду; состав постепенно уменьшался в размерах, и скоро стал слышен только легкий стук его колес, потом и он затих. Тогда Марк пошел к шахте: гудки как раз подняли траурный рев, призывая толпы рабочих на места. Марк шел с ними, один из тысяч, неотличимый от остальных ни с виду, ни достижениями. И опять он ощутил тревогу, смутное, но крепнущее сознание того, что эта жизнь не по нему, что он способен приложить свои молодость и энергию к большему; и с любопытством смотрел на людей, которые торопливо шли мимо него к железным воротам под повелительные призывы гудков.

У всех был замкнутый, отчужденный вид, и Марк был убежден, что за этим кроются те же опасения, что у него. Все эти люди наверняка понимают бессмысленность тупого ежедневного повторения одного и того же, и острее всего — молодые.

Старые и седые, возможно, сожалеют — сожалеют в глубине души о долгих солнечных днях, оставшихся в прошлом, о жизни, проведенной в бесконечном однообразном труде ради чужого богатства. Они наверняка жалеют, что, когда умрут, не оставят ни следа, ни ряби на поверхности, никакой памяти по себе, кроме, может быть, сыновей, которые повторят их бессмысленный цикл; все они взаимозаменяемы, все несущественны.

Он остановился у ворот и встал в стороне; людской поток плыл мимо, а в Марке нарастало возбуждение, уверенность в том, что его ждет нечто особенное, какая-то особая достойная задача. Его ждет особое место, и он знает, что должен отыскать его.

Он заторопился, неожиданно благодарный Фергюсу Макдональду за то, что тот оказал на него давление, заставил взглянуть в лицо самому себе, перестать спокойно плыть по течению, как он плывет со времени бегства из Ледибурга.

— Вы опоздали, Андерс. — Начальник сердито оторвался от бухгалтерских книг, и каждый из его подчиненных повторил этот движение. На Марка с осуждением смотрел ряд из лиц. — Что скажете?

— Я пришел только чтобы прибрать на своем столе, — с улыбкой ответил Марк, все еще взбудораженный. — Я увольняюсь.

Осуждение на лицах медленно сменилось удивлением.

* * *

Уже стемнело, когда Марк открыл заднюю дверь дома и прошел на кухню. Весь день он бесцельно бродил, его безжалостно подгоняли новая энергия и будоражащие мысли; он не понимал, до чего проголодался, пока не увидел свет в окне и не уловил слабый запах еды.

Кухня была пуста, но Хелен спросила из комнаты:

— Это ты, Марк?

Прежде чем он успел ответить, она появилась в дверях кухни и прислонилась к косяку.

— Я думала, ты сегодня не придешь.

На ней было синее платье; Марк знал, что оно у нее лучшее, она бережет его для особых случаев; еще Хелен накрасилась, чего Марк раньше никогда не видел. На щеках пятна румян, губы накрашены, отчего ее кожа светилась по-новому. Короткие темные волосы вымыты и блестят в свете лампы; зачесанные назад, они заколоты над ухом черепаховой заколкой.

Марк смотрел на нее. Ноги, стройные и гладкие в шелковых чулках, обуты в аккуратные туфли-лодочки.

— Чего уставился, Марк?

— Ты… — Марк говорил хрипло, с остановками. — Ты сегодня очень красивая.

— Спасибо, сэр. — Она рассмеялась низким грудным смехом и присела в пируэте, взмахнув синим шелком юбки. — Я рада, что тебе нравится. — Она подошла к нему и взяла за руку. Ее прикосновение освежало, словно погружение в горный пруд. — Садись, Марк. — Она провела его к стулу во главе стола. — Давай-ка налью тебе хорошего пива. — Прошла к ящику со льдом и, снимая крышку с бутылки, оживленно продолжала: — Я купила у мясника гуся. Любишь жареного гуся?

Рот Марка наполнился слюной.

— Люблю.

— С жареной картошкой и тыквенным пирогом.

— За это я душу продам.

Она радостно засмеялась: ответ не был похож на обычные сдержанные, застенчивые реплики Марка. Этим вечером его, словно нимб, окружала атмосфера возбуждения, откликаясь эхом в ее возбуждении.

Она принесла два стакана и оперлась бедром о стол.

— За что выпьем?

— За свободу, — без колебаний ответил он, — и за доброе завтра.

— Это мне нравится, — и Хелен чокнулась с ним, наклонившись так, что лиф ее платья оказался у него перед глазами. — Но почему завтра, разве хорошее не может начаться сейчас?

Марк рассмеялся.

— Ну хорошо, за добрую сегодняшнюю ночь и за доброе завтра.

— Марк!

Хелен в насмешливом неодобрении поджала губы, и Марк сразу покраснел и смущенно засмеялся.

— О, я совсем не то имел в виду, звучит ужасно.

— Думаю, ты всем девушкам говоришь то же самое.

Хелен быстро встала. Она не хотела и дальше смущать его и портить настроение, поэтому прошла к печи.

— Все готово, — объявила она. — Если хочешь, можно есть.

Она села напротив него, наслаждаясь его аппетитом, намазывая толстые ломти хлеба желтым деревенским маслом и следя за тем, чтобы его стакан был все время полон.