Книга Любовь — всего лишь слово - Йоханнес Марио Зиммель

Неплохое начало. Возможно, я вылечу отсюда еще до того, как мне покажут мою комнату!

— Кое-что случилось.

— Я буду прямо сейчас, — быстро отвечаю я. Иначе, чего доброго, она расскажет мне по телефону, что там у нее случилось. Не знаю прямо, как это у меня получается: стоит только познакомиться с женщиной, как у меня trouble[42].

— Придумайте какой-нибудь предлог.

— О'кей, — говорю я, потому что в голове у меня уже наготове ложь, — о'кей, милостивая государыня, я постараюсь как можно быстрее, чтобы не задерживать вас.

И кладу трубку, прежде чем она успевает что-нибудь сказать мне в ответ.

— Я очень сожалею, — говорю я фройляйн Хильденбрандт, — но сейчас мне необходимо отлучиться. Подруга моей матери ужинает в ресторане гостиницы «Амбасадор». Перед отъездом во Франкфурт она хотела повидаться со мной.

— Понимаю, — говорит старая дама и мягко улыбается. — Я вам расскажу, как быстрее добраться до «А». Наши дети называют гостиницу просто «А». А вообще-то посещать «А» строго запрещено. В том числе и самым старшим.

— Знакомая уже собирается уезжать. И я не задержусь в гостинице.

— Конечно, конечно, Оливер.

Ах, эта ее улыбка. Она не верит ни единому моему слову. Да и с какой стати? Я и сам не поверил бы ни одному своему слову.

Так, что же такое с ней стряслось?

— Извинитесь за меня перед профессором Флорианом, если он придет раньше меня.

— Разумеется.

Затем она объяснила мне дорогу.

По пути я прохожу через комнату, где играет маленький калека. Он построил зоопарк и точно так же разгромил его, как перед этим гостинную комнату. Везде валяются животные, решетки опрокинуты.

— Ганнибал, — говорит он с ухмылкой.

— Что — Ганнибал?

— Это все он наделал. Поломал все клетки. Перекусал насмерть всех зверей.

Крокодил расположился в центре стола. Прекрасный принц гордо сидит верхом на нем.

— Но я могу делать с ним все что угодно, так мне сказал Ганнибал. Меня он любит.

— Вот здорово! — говорю я.

Странно, каждый хочет, чтобы было существо, которое его любит. Пусть даже это крокодил. Каждый: Ханзи, Верена, я и ты. И мышка-норушка и лягушка-квакушка.

13

«А» — это просто класс! Знаете отель «Карлтон» в Ницце? Так вот — почти то же самое.

Три автостоянки. Golfing-links[43]. Теннисные площадки. Подсвеченные разноцветные фонтаны. И «мерседесы», «мерседесы», «мерседесы», БМВ и снова «мерседесы». Других машин вы здесь не увидите. Швейцар в ливрее распахивает стеклянные двери перед прекрасными дамами в вечерних туалетах и солидными господами в смокингах. До меня доносятся звуки оркестра, пока я еду вдоль освещенного фасада громадного ящика.

Здесь встречаются сливки франкфуртского общества, господа, имеющие тут, в горах, свои домики. И, по-видимому, это еще и временный приют суперкласса для уставших менеджеров и генеральных директоров. Здесь они, наверно, размещают и своих развлекательниц. Как это практично! Всего в получасе езды от Франкфурта. А дом такой громадный. И госпоже супруге можно всегда сказать, что здесь будет какое-нибудь заседание. А уж какое-нибудь заседание всегда да проходит в этом доме-монстре. Так что и самому черту не разобраться!

А какие норковые палантины!

Ох, ребятки! Один шикарнее другого. Подумать только: двадцать один год тому назад мы начали самую большую войну всех времен и пятнадцать лет тому назад ее проиграли…

Появляется мальчик-рассыльный с целлофановым пакетом. В нем ни много ни мало штук тридцать орхидей. Все это едва проходит через вращающуюся дверь. Какое счастье, что мы ее проиграли. Я имею в виду войну. Как знать, было бы у нас в противном случае масло, чтобы помазать на хлеб?

Да, но где Верена Лорд?

Ясно, что она не станет ждать прямо у главного входа. Здесь наверняка ей встретилось бы несколько господ, знающих ее и господина банкира. Но я уже проехал мимо главного входа и вдоль всего здания, освещение дороги все хуже, и впереди я вижу лишь пару жалких огоньков.

Что сие значит? Где же уважаемая дама?

Стоп!

Вон на обочине стоит маленькая девочка, около нее огромный светло-коричневый боксер со свисающим из пасти языком. Милая малышка: светлые волосы, маленькие косички, голубые глаза. Голубая вязаная кофточка. Белая юбочка. Белые с голубым полосатые гольфики. Белые туфельки.

Я торможу и опускаю стекло. Малышка смотрит на меня ужасно серьезно и спрашивает:

— Ты дядя Мансфельд?

— Да, Эвелин, — отвечаю я.

— Откуда знаешь мое имя?

Догадаться было совсем нетрудно, не так ли?

— Мне сказала его маленькая птичка. Садись.

— А Ассаду тоже можно? Знаешь, это моя собака. Собственная.

— Come in, Ассад, — говорю я, опуская спинку правого сиденья, и Ассад, пыхтя, забирается в машину и устраивается за моей спиной.

— Теперь ты, — говорю я Эвелин и откидываю назад сиденье.

Она садится, и я еду дальше. У Эвелин в руке плитка шоколада.

— Хочешь?

— Нет, спасибо. Ешь сама. Ты, наверно, любишь шоколад?

— О, да, — говорит она и откусывает кусок. — Марципан, конечно, еще больше. Марципан я люблю больше всего.

— Могу себе представить, — говорю я. (Мне становится плохо уже при одном только слове «марципан».)

— Добрый вечер, дядя Мансфельд, — чинно говорит она и протягивает мне руку. — Сидя я не могу сделать книксен, но вообще-то я его всегда делаю.

— И я тоже, — говорю я и очень смешу ее этим.

— Теперь я верю, — говорит она, после того как чуть не подавилась шоколадом.

— Чему?

— Тому, что сказала мама.

— А что сказала мама?

— Я должна проводить тебя к ней, потому что ты хороший дядя и поможешь ей.

— Помогу?

— Ну да, — тихо говорит она. — Ты же знаешь. Из-за папы. Поэтому никто не должен знать, что вы встречаетесь.

— Нет, никто, Эвелин!

— А уж папа ни в коем случае. Он вообще-то не мой настоящий папа. Ты знаешь?

— Я все знаю.

— Ты просто класс, дядя Мансфельд. Ты мне нравишься.

— И ты мне, Эвелин.

Это правда. Я вообще люблю детей. Над этим многие из моих друзей глупо потешаются. Но это правда: я не знаю ничего более восхитительного, чем маленькие дети. Может, знаете вы?