Книга Сеанс [= Тайна замка Роксфорд-Холл ] - Джон Харвуд

— Ну, прежде всего это не мое открытие. Об этом говорил Эллиотсон[17]тридцать лет тому назад, но он превратил демонстрации своих опытов в цирк и был вынужден покинуть свой пост. Во-вторых, и это главное, потому что мы не знаем, как именно мозг влияет на тело; мы можем говорить об электробиологическом влиянии или об идеомоторном воздействии, но эти определения всего лишь ярлыки, налепленные на тайну. Я вижу улучшение, мои пациенты чувствуют пользу такого лечения, но для скептика это всего лишь самопроизвольное исцеление, а я не могу доказать, что это не так. До тех пор, пока физический механизм воздействия не будет открыт, анатомирован и расчленен, этот метод не будет принят профессиональными медиками.

— Но разве пациенты скептиков не бросят их, чтобы перейти к вам?

— Позвольте мне, в свою очередь, задать вам вопрос: если бы вы сегодня утром почувствовали себя не очень хороню и месмерист предложил бы вам свои услуги, вы бы согласились их принять?

— Ну… Нет…

— Вот именно! Вы бы прогнали его как шарлатана.

— Однако теперь, когда я узнал…

— Вы узнали лишь потому, что познакомились со мной; если бы вам пришлось спрашивать совета у вашего врача, он скорее всего заверил бы вас, что это все было дискредитировано много лет тому назад. Кроме того, имеется масса случаев, когда должны быть применены именно ортодоксальные методы лечения: опасно советовать человеку, чтобы он приказал воспаленному аппендиксу не лопнуть, вместо того чтобы тотчас же удалить больной орган.

Я продолжал задавать ему вопросы о месмеризме, которые, вне всякого сомнения, были вполне банальны, и Магнус заверил меня, что — нет, человека нельзя месмеризировать против его воли или заставить его сделать что-либо, чего он никогда не совершил бы в состоянии бодрствования. Тем не менее в состоянии глубочайшего транса пациенту можно приказать видеть сцены или людей, которые на самом деле при этом не присутствуют.

— Так что, если бы вы меня месмеризировали, — произнес я с некоторой неловкостью, — вы могли бы внушить мне, что Артур Уилмот — я было хотел сказать «Фиби», но побоялся, что нервы не выдержат, — вот-вот войдет в эту комнату, и он следом за этим появился бы здесь… Это почти так же, как спирит-медиум утверждает, что способен вызвать дух умершего? — Произнося эти слова, я невольно посмотрел во тьму, за пределы пространства, освещенного огнем камина.

— Да, — сказал Магнус, — но человек, которого вы увидели бы в состоянии транса, не был бы духом. Он был бы образом, состоящим из ваших воспоминаний о нем.

— Но я смог бы говорить с ним? Касаться его? Услышать, что говорит он? Он явился бы мне, как живой человек?

— Да — словно во сне. Но, как это бывает со снами, он исчез бы в тот самый момент, как вы вышли из транса.

— Но предположим, — настаивал я, — вы приказали мне выйти из транса, но сохранить способность видеть…

— Это невозможно сделать. Такая способность — как вы это называете — специфична для состояния транса, как сновидение специфично для сна. Предположим, вы впали бы сейчас в транс, я мог бы внушить вам, чтобы вы, очнувшись, встали, подошли вон к той полке и принесли мне определенный том; скорее всего вы бы так и сделали, а потом сами бы удивились, почему это пришло вам в голову. Но я не мог бы велеть вам очнуться и видеть, как в комнату входит ваш друг; или, скорее, я мог бы велеть вам такое, но он просто не появился бы… Боюсь, этот разговор вас расстраивает.

Я заверил его, что это вовсе не так, хотя все время пытался подавить нахлынувшие чувства, которые грозили взять надо мною верх.

— Скажите мне, — спросил он после некоторого молчания, — вам приходилось когда-нибудь присутствовать на спиритическом сеансе?

Он поднял бокал, и отблеск огня сверкнул на печатке его золотого кольца.

— Нет, — ответил я, — хотя такое искушение не раз испытывал. Я утратил последние остатки веры, когда погибли Артур и Фиби, и все же не могу до конца избавиться от чувства, что что-то от нас остается за пределами могилы. Столь многое зависит от обстоятельств. Та ночь, когда я зарисовывал Холл, например… там тогда было очень легко поверить, что призраки бродят вокруг.

— Действительно, — сказал Магнус. — Вы, вероятно, слышали, что на галерее, где работает мой дядя, предположительно обитает призрак юного Феликса, сына Томаса Раксфорда. Довольно любопытно… — Он вдруг замолк, будто ему в голову неожиданно пришла какая-то мысль.

— Довольно любопытно? — повторил я.

— Ну, я имел в виду лишь то, что мальчик погиб во время грозы. Во всяком случае мой дядя как-то упоминал об этом.

Мне показалось, что в комнате вдруг стало темнее, и я заметил, что одна из свечей стала гореть тоненьким синим огоньком.

— А сколько лет было вашему дяде, когда Феликс погиб?

— Примерно одиннадцать: он был годом старше Феликса. Он говорит, что Томас Раксфорд оставил запись о том, как погиб его сын, но я никогда этого документа не видел.

— Как же он на самом деле погиб, по словам вашего дяди? — спросил я.

— Случилось так, что одна из служанок протирала перила на главной лестнице, и как раз в это время разразилась гроза. Она видела, как мальчик стремглав выбежал с галереи и бросился через площадку, словно за ним гнался сам дьявол. Он со всего размаха налетел на перила с такой силой, что они подались, и он, упав вниз, сломал себе шею.

— Что же могло так страшно его напугать?

— Дядя мне не говорил. Он рассказывает редко и отрывками — то одно, то другое — и никогда не отвечает на прямо поставленный вопрос. Вполне возможно, сама гроза напугала мальчика — если допустить, чах) так все и было. Не будем забывать, что это Томас Раксфорд первым установил громоотводы; возможно, он передал страх перед грозами своему сыну.

— А призрак?

— Сэра, горничная, утверждает, что она дважды слышала звук шагов по полу галереи, когда была внизу, в столовой; оба раза за звуком шагов слышался раскат грома. Но история про шаги на галерее пришла от предыдущего поколения слуг.

— Вы полагаете… Возможно ли, чтобы ваш дядя на самом деле присутствовал… я хочу сказать, был в Раксфорд-Холле… когда погиб Феликс Раксфорд?

— Он мне не говорил, но — да, это возможно; я думаю, до этой трагедии отчуждения между Томасом и его братом Натаниэлом, отцом Корнелиуса, не было. Вы предполагаете, что мой дядя мог быть каким-то образом виноват в смерти своего кузена?

Я не подразумевал этого прямо, но он предугадал ход моих мыслей.

— Ну, я вовсе не хотел бы…

— Пожалуйста, не извиняйтесь, прошу вас: то же самое должно было бы прийти мне на ум, но мои мысли шли в ином направлении. Я вполне могу себе представить, что мой дядя — ребенком — способен был придумать какой-то трюк, чтобы напугать своего кузена…