Книга Кладезь Погибших Сюжетов, или Марш генератов - Джаспер Ффорде

Перкинс наполнил ведро йогуртом, подмешал к нему отрубей из большого мусорного ящика, затем поставил ведро на пол в добрых пяти футах от решетки. Дальше он подталкивал его рукояткой швабры.

В это время из темного угла клетки появился Минотавр, и у меня волосы на затылке дыбом встали. Громадное мускулистое тело покрывала грязь, на бычьей голове торчали острые рога. Он двигался, пригнувшись как обезьяна, опираясь на пол руками. Просунув сквозь решетку когтистые лапы, он подтянул к себе ведро и убрался обратно в темный угол. В полумраке блеснули его клыки и пара желтых глаз, зыркнувших на меня с голодной злобой.

— Я подумываю окрестить его Норманом, — прошептал Перкинс. — Идемте, я хочу кое-что вам показать.

Мы покинули темный вонючий подвал под старым залом и вернулись в лабораторию, где Перкинс раскрыл лежащую на столе большую книгу в кожаном переплете.

— Это беллетрицейский бестиарий, — сказал он, листая ее в поисках изображения граммазита, встреченного нами с мисс Хэвишем в «Больших надеждах».

— Прилагательноядный, — прошептала я.

— Молодец, — похвалил меня Перкинс. — В Кладезе их полно, но в целом по литературе они под контролем.

Он перевернул страницу, открыв рисунок с чем-то вроде морского черта, но на усике, растущем у него на голове, вместо огонька болтался неопределенный артикль.

— Это существень, — объяснил Перкинс. — Они водятся на дальних отмелях Текстового моря. Стараются привлечь и сожрать бродячее существительное, готовое зачать зародыш предложения.

На следующем рисунке был изображен маленький червячок.

— Книжный червь? — предположила я, поскольку видела таких в мастерской у дяди Майкрофта.

— Действительно, — ответил Перкинс. — Не совсем паразит, и притом совершенно необходимый для существования Книгомирья. Они едят слова и выделяют альтернативные значения, как батарея парового отопления — тепло. Думаю, ближайший аналог в Потустороннем мире — земляные черви. Они ведь аэрируют почву, да?

Я кивнула.

— А книжные черви делают подобную работу здесь. Без них слова имели бы только одно значение, а у каждого значения было бы только одно слово. Они живут в словарях, но их польза ощутима по всей литературе.

— Так почему тогда их рассматривают как вредителей?

— Они полезны, но не без своих недостатков. Если в роман запустить слишком много книжных червей, язык становится непереносимо цветистым.

— Читала я такие книги, — кивнула я.

Перкинс открыл новый разворот, и я узнала граммазитов, которые недавно налетели на меня в Кладезе.

— Глаголожорки, — вздохнул он. — Их надо уничтожать без всякой жалости. Как только вербофаг выгрызает из предложения глагол, оно обычно разваливается. Если такое будет происходить слишком часто, все повествование расползется, как хлеб в луже.

— Почему они носят жилетки и полосатые носки?

— Думаю, для тепла.

— А это кто? — спросила я, когда он снова перевернул страницу. — Еще одна глаголожорка?

— Да, что-то в этом роде, — ответил Перкинс. — Это конвербилятор. Обычно делает глаголы из существительных и прочих частей речи. По большей части добавлением окончания «-ть» с различными суффиксами, но иногда прибегает к прямой конверсии, внося ужасную путаницу. Например, чем не глагол слово «кровать»? Или «гать»? Во время засухи они создавали глаголы типа «кондиционировать», «водоснабжать». Они необходимы, как и книжные черви, но их нельзя выпускать из-под контроля.

— Кое-кто считает, что глаголов и так уже многовато, — заметила я.

— А вот кто так считает, — запальчиво ответил Перкинс, — пусть поработает немножко на беллетрицию и попытается их остановить!

— А что с очепяточным вирусом? — спросила я.

— Speltificarious Molesworlian, — пробормотал Перкинс, подходя к стопке словарей, сложенных вокруг небольшой стеклянной банки.

Он достал из банки маленький контейнер и показал мне. Внутри, казалось, клубился тонкий пурпурный дымок. Он напомнил мне одну из ПВЗ «Кола» Стокера.

— Ето паследнай вирус, — объяснил Перкинс. — Осталных прешлос унечтожеть. Он очинь сильнай. Чуствуете, даже сквось стикло?

— Нннепримено, — сказала я, пробуя слова на вкус. — Нисамненно, прафесор, панос, накиджима. Вы правы, сильная штука.

Он снова сунул контейнер в диктосейф.

— Свирепствовал до издания в тысяча семьсот семьдесят четвертом году словаря агента Джонсона, — отметил Перкинс. — Словари Лавиния-Уэбстер и Оксфордский покончили с ним, но все равно надо соблюдать осторожность. Раньше мы подавляли очередную вспышку и сваливали их в романчики КРОТкой серии, где их все равно никто не замечает. Сейчас мы уничтожаем все новые вирусы при помощи словарных батарей, которые держим на семнадцатом этаже Библиотеки. Но лишняя предосторожность не помешает. О любой опечатке, которую вы заметите, надо обязательно доложить Коту по форме С-12.

Снаружи послышался клаксон.

— Пора! — улыбнулся Перкинс. — Это мисс Хэвишем.

Мисс Хэвишем была не одна. Она сидела в большом автомобиле, капот которого выдавался на десять футов вперед. Большие колеса со спицами и тощими на вид шинами были лишены крыльев, с каждой стороны капота торчали по восемь выхлопных патрубков, которые соединялись в один, еще сильнее удлиняя корпус. Хвост у машины сделали заостренным, как нос корабля, и прямо перед задними колесами находились две огромные ведущие «звездочки», передававшие усилие на задний ведущий мост при помощи большой цепи. Жуткая тварь. Двадцатисемилитровый «хайэм спешиал».

Глава 8 Гонки на А 419

Богатый сын польского графа и американки, Луис Зборовски проживал в Хайэм-плейс близ Кентербери, где построил три автомобиля с авиационными двигателями, все три назывались «читти-бунц-бенц», а четвертый монстр, «хайэм спешиал», был построен вместе с Клайвом Галлопом. Они сумели впихнуть двадцатисемилитровый авиационный двигатель в корпус «рубери оуэн» и присоединили к ней коробку передач от «бенца». Когда Зборовски погиб в Монце под колесами «мерседеса», «спешиал» прошел круг на мотогонках в Брукленде на скорости 116 миль в час, но каков предел его возможностей — не выяснено до сих пор. После короткой службы у владелицы, имя которой до сих пор неизвестно, «спешиал» был продан Перри Томасу, который после небольших модификаций довел рекорд его скорости до 170,624 мили в час в Пендин-Сэндс, Южный Уэльс, в 1924 году.

ОЧЕНЬ ПРЕПОДОБНЫЙ ПУНКТИРУС

Гоночные рекорды

— Она вам не надоела, мистер Перкинс? — крикнула Хэвишем.

— Вовсе нет, — ответил Перкинс, подмигивая. — Это самый внимательный стажер, каких я только видел.

— Хм-м, — протянула мисс Хэвишем. — Надежда умирает последней. Садись, девочка, едем!