Книга Слепой. Исполнение приговора - Андрей Воронин

С внутренней стороны отделанной под полированное красное дерево двери щелкнула задвижка. Яков Наумович упер кулаки в бока, растопырив локти и слегка расставив ноги, чтобы охранник, выйдя из туалета, по одной его угрожающей позе понял, что дела плохи. Ядовитые цветы гневного красноречия, один за другим распускаясь в уме, ровным рядком, как патроны в обойме, укладывались на кончике языка. Поймав себя на сочинении длинной язвительной тирады, Хвост пренебрежительно усмехнулся: не дождетесь! Яков Портной еще не настолько впал в маразм, чтобы выплескивать избыток адреналина, рожденный унизительным страхом, на бритую чугунную башку первого подвернувшегося под руку быка. Распекать охрану ниже его достоинства, и все, что он скажет этому болвану, ограничится коротким: «Ты уволен».

Начищенная до блеска латунная ручка повернулась, дверь распахнулась, и в ярко освещенном проеме показалась рослая мужская фигура. Расстояние было мизерное, видимость превосходная, и сознание Якова Наумовича со скрупулезной точностью цифрового фотоаппарата запечатлело открывшуюся его взгляду картину: выложенная дорогой импортной плиткой стена, уголок зеркала над фаянсовой раковиной рукомойника, незнакомый человек в темных очках, стоящий на пороге, а на кафельном полу – широко разбросанные ноги в темных брюках со стрелками и черных кожаных туфлях с узкими квадратными носами.

Незнакомец в темных очках был одет вполне демократично, в простые джинсы из немнущейся синтетики и легкую непромокаемую куртку. На голове у него было черное кепи с какой-то эмблемой, а на руках – тонкие кожаные перчатки. Обмена репликами не последовало – незнакомец просто поднял на уровень глаз правую руку, в которой блеснул увенчанный длинным глушителем вороненый ствол, и спустил курок.

Выстрел был произведен почти в упор, и драгоценное содержимое хитроумной головы Якова Наумовича Портного веером вылетело наружу через развороченный пулей затылок, забрызгав добрую половину кабинета. Стреляная гильза, дымясь и дребезжа, откатилась в сторону и, качнувшись пару раз, остановилась у плинтуса. Стрелок покосился на нее, но поднимать не стал.

Хвост лежал в луже крови на пороге своего кабинета, глядя в потолок остановившимся немигающим взглядом. В глубине помещения виднелся стол с разбросанными по нему паспортами, лежащим на краю пистолетом и возвышающейся почти точно в центре ополовиненной бутылкой коньяка. Темное стекло выходящего в ресторанный зал панорамного окна на мгновение отразило маячащую в проеме открытой двери фигуру в спортивной куртке, черном кепи и солнцезащитных очках. Потом стрелок отступил от двери и неторопливо двинулся по коридору в сторону лестницы, на ходу свинчивая со ствола «Стечкина» глушитель.

Спустившись на первый этаж, он вышел в сумрачный ресторанный зал. Лампы здесь не горели, их с грехом пополам заменяло освещенное окно кабинета управляющего, маячащее в высоте, как широкоформатный экран кинотеатра под открытым небом. Огибая столики, стрелок пересек зал и вышел в вестибюль, освещенный только проникающим снаружи через стеклянную входную дверь дневным светом. Поляризованное дверное стекло снаружи было зеркальным, что позволяло, оставаясь незамеченным, видеть по-прежнему стоящих на крыльце охранников, двое из которых оберегали жизнь покойного Хвоста, а двое работали на Бурого. Сам Бурый в компании своего третьего телохранителя лежал на скользком мраморном полу вестибюля. В левой руке мертвого бодигарда похрипывала статическими помехами включенная рация, правая все еще цеплялась за рукоятку наполовину вынутого из наплечной кобуры пистолета. На полу поблескивали медными боками две стреляные гильзы, в забрызганной кровью зеркальной стене напротив выхода темнело окруженное сеткой трещин пулевое отверстие. Здесь до сих пор попахивало пороховым дымом, и, с легкой полуулыбкой разглядывая маячащих за коричневатым на просвет стеклом охранников, стрелок с удовольствием вдыхал этот знакомый, милый сердцу запах. Для него он издавна ассоциировался с победой – как обычно, одержанной всухую.

Он посмотрел на рацию, которая все так же хрипела и потрескивала помехами, подмигивая зеленым огоньком индикатора. В голову пришла показавшаяся довольно заманчивой идея: взять эту штуковину и, включив на передачу, простонать в микрофон что-нибудь типа: «Здесь засада, хозяин ранен… Мочи их!» Он сразу отказался от этой мысли: убийство – эффективная, но крайняя мера, и прибегать к ней без необходимости не следует. Стоящие на крыльце мордовороты сами по себе, без хозяев, ничего не стоят и не значат, а перестрелка, завязавшаяся средь бела дня в центре города, соберет сюда кучу людей в погонах, что, возможно, существенно осложнит жизнь организатору этой кровавой шалости. Да и вообще, не мальчик уже, чтобы озоровать…

Поправив указательным пальцем сползшие с переносицы солнцезащитные очки, киллер повернулся спиной к стеклянной двери, перешагнул через натекшую вокруг мертвецов темную лужу и вернулся в ресторанный зал, держа путь в сторону кухни, где располагался запасной выход. Некоторое время в сумраке зала слышались его негромкие шаги, а потом стихли и они.

Глава 6

Дождь лил всю ночь, почти не переставая, и, когда тучи, наконец, уползли на юго-запад, в сторону Украины, оказалось, что над лесистым горизонтом уже поднялось солнце. Мокрый лес и заросшие высокой, давно не кошеной травой обочины засверкали миллионами бриллиантовых искр, разбитое асфальтовое покрытие дороги лоснилось, как морщинистая шкура гигантского морского змея, в выбоинах весело блестели многочисленные лужи. Бледно-зеленая «Таврия» храбро расплескивала их своими обутыми в лысую резину, рябыми от пятнышек ржавчины колесами, смахивая оседающие на ветровом стекле грязные брызги изношенными щетками «дворников», как усталый работяга смахивает со лба трудовой пот. Радиационный заповедник с действующими на его территории своеобразными законами остался позади, ввиду чего номерные регистрационные знаки волшебным образом появились на предназначенных для них местах спереди и сзади автомобиля, а в правом нижнем углу треснувшего по диагонали ветрового стекла, будто сама собой, образовалась наклейка о прохождении техосмотра. Если верить номерам, «Таврия» была зарегистрирована в Брянской области, а наклейка нахально и не слишком убедительно утверждала, что государственный технический осмотр данное ведро с болтами прошло всего два месяца назад. За рулем сидел бородатый старикан в выцветшей камуфляжной куртке и засаленной шляпе с узкими полями. Борода у него была седая, клочковатая, усы пожелтели от никотина, а на переносице криво сидели очки в старомодной пластмассовой оправе с перехваченной грязным лейкопластырем дужкой.

Как всякий настоящий, грамотный оперативник с большим опытом работы под прикрытием, майор Бурсаков (подпольная кличка «Струп») обладал отменно развитой интуицией и острым чутьем на опасность. Эти качества, не раз спасавшие ему жизнь, после встречи на заброшенном шоссе вновь проснулись и заговорили в полный голос, настоятельно рекомендуя забиться в самую глубокую, самую темную нору, какую только удастся отыскать, и не показывать оттуда носа, пока не уляжется пыль – если не вся целиком, потому что это вряд ли возможно, то хотя бы частично.

Проверять свои ощущения логикой не было смысла: все лежало на поверхности и представлялось вполне очевидным. Умирая, застреленный в спину Фома успел нацарапать на полученном за немалую взятку пропуске имя и звание – подполковник ФСБ. Вряд ли это было начало прощальной записки или данные родственника, которому следовало сообщить об его безвременной кончине. Наверняка Фома перед смертью записал имя своего убийцы – не кровью на стене, как в классическом гангстерском детективе Дэшила Хэммета, а шариковой ручкой на случившемся под рукой клочке бумаги. В этом тоже прослеживалась определенная логика: с учетом того, где именно произошло нападение, записку должен был найти кто-то, так или иначе связанный либо с Хвостом, либо с Бурым. Это было предупреждение об опасности и просьба отомстить; мстить кому бы то ни было за убитого наркокурьера майор Бурсаков не собирался – туда ему и дорога, если не кривить душой и называть вещи своими именами, – а вот предупреждению считал необходимым внять.