Книга Вещий сон - Алексей Слаповский

— Что такое необходимость? — тут же задал вопрос Яшмов.

Невейзер подумал. И сформулировал:

— Необходимость есть то действие, которое ты должен выполнить независимо от твоего желания. Потому что оно нужно обществу.

— Хорошо! — похвалил Яшмов. — Но еще вопрос: когда я должен выполнить долг?

— Как когда? Всегда!

— А если я сплю?

— Вас разбудят.

— А если, — засветился улыбкой победы в споре Яшмов, — такая ситуация: горит дом. Сильно горит. В огне мечется девочка и кричит. Что велит долг? Спасти ее?

— Да. Даже если видишь, что спасти невозможно. Но надо попробовать. Долг есть чувство вне разума и рассуждений, вне логики, многие шли на гибель, лишь бы выполнить долг! — с вдохновением сказал Невейзер.

— Да я согласен, согласен! — успокоил его Яшмов. — Я согласен спасти девочку, даже если я сам погибну. Согласен, а не могу. Ты говоришь: всегда, — а я говорю: не могу!

— Почему?

— А я без ног! — поставил точку Яшмов и радостно засмеялся. Он, когда и в шахматы выигрывал, радовался выигрышу не с ехидностью, как некоторые, а добродушно, без обиды для партнера.

— То есть как без ног? — удивился Невейзер. — Как это — без ног?

— А вот так — без ног! — стал поднимать Яшмов свои целые и здоровые ноги. — То есть я-то с ногами, но могу-то ведь быть и без ног. А ты говоришь — всегда. Значит, не всегда, а как?

Невейзер пожал плечами.

— По обстоятельствам! — объяснил Яшмов.

— Мне-то что, — сказал Невейзер. — А он сказал: я, говорит, никакую милицию не боюсь.

— Кто?

— Он.

— Никакую?

— Абсолютно.

Яшмов встал. Теперь он был в службе и благодаря многолетней тренировке моментально протрезвел. Это и раньше случалось. Как-то его призвали для укрепления оперативной группы, по всему району искавшей преступников-гастролеров, похитивших стадо овец в триста пятьдесят голов. Он был поднят среди ночи, причем поднят не от сна, а от тяжелого пьяного состояния — три дня подряд пил, переживая непростительную ошибку, что засадил бухгалтера. Конечно, теперь он будет считаться первым шахматистом округа, то есть не считаться, а являться таковым, но Гумбольдт-то исчез — непобежденным! Умный Яшмов человек, а не сообразил, какую яму вырыл сам себе. (Он уж потом и хлопотал за Гумбольдта, и выступал на суде с положительнейшей характеристикой — ничего не помогло.) Так вот, Яшмова подняли и объявили приказ. И он тут же прекратил в себе действие хмеля. Три дня и три ночи ловили похитителей по лесам и долам: как сквозь землю провалились. Мчались через станцию Сиротка, остановились воды попить, кто-то прошел мимо эшелона, притормозившего на минутку, и услышал блеяние. В этом эшелоне и обнаружили все стадо, но без похитителей, без сопровождающих, без людей вообще, с одними только накладными документами, что груз оформлен (с печатями и подписями) прямым рейсом Кустанай — Комсомольск-на-Амуре. Вся опергруппа сильно обрадовалась, а Яшмов как стоял, так и свалился замертво — не от усталости, а от хмеля, возобновившегося в нем точно в том же градусе, в котором был трое суток назад.

И вот Яшмов, встав за спиной кавказца, но боком, будто говорит не с ним, а в некую перспективу, сквозь зубы сказал:

— Ваши документы, пожалуйста!

— С удовольствием! — сказал кавказец и подал паспорт.

— И на машину! — сказал Яшмов.

Кавказец дал документы и на машину.

— Так... — сказал Яшмов, с легкостью отколупывая фотографию от паспорта. — Фальшивый, значит?

— Что, не нравится? — огорчился кавказец. — На, я лучше дам!

На другом паспорте была та же фотография, но приклеенная крепче, остальное же: год рождения, место жительства, возраст и даже национальность — все было совсем другое.

Однако паспорт был сработан чисто, ничем не отличался от настоящего, Яшмов же был человек нового мышления и уважал презумпцию невиновности. Вернув личный паспорт кавказцу, он полистал технический паспорт автомобиля.

— Это от другой машины! — сказал он и протянул руку, ожидая уже по привычке другого, более подходящего документа.

— Это да, конечно, — подтвердил кавказец. — У нас это считается ничего. Главное, на машину паспорт, не на самолет, правильно? — обаятельно улыбнулся он Кате.

Катя посмотрела на него с ироническим восхищением, как на единственного мужчину в мире. Он, впрочем, так и полагал.

Яшмов подумал. Кто знает, может, у них там действительно... Усомнишься — обидишь патриотическое достоинство человека.

— Ладно, — сказал он. — А права? Права на право вождения где?

— Шщщщах! — сказал кавказец. — Ты странный, зачем меня смешишь? Вот скажи. Когда человек умеет ехать, да? Его видно, нет?

— Видно, — согласился Яшмов.

— А когда не умеет — видно?

— Видно.

— Тогда смотри. Если человек не умеет ехать, то есть у него права, нет у него прав, он все равно не умеет ехать, пусть у него есть права — ты отберешь права! А если он ехать умеет, зачем ему права?

Невейзер меж тем исподтишка наставил камеру, и вдруг кавказец из человека сделался порохом, вскочил и сказал так тихо, что умолкли и услышали на дальнем конце стола:

— Убери, да?

Невейзер убрал. Но тут же оскорбился. И не только оскорбился, а успел и проанализировать свое чувство оскорбления, которое было каким-то чересчур смелым — с готовностью чуть ли не к наскоку. А проанализировав, понял, что душа его, минуя разум, успела вглядеться в кавказца и все понять и сделалась от этого смела раньше, чем ум осознал причину смелости.

— Леня! — сказал он. — Может, хватит дурака валять? Это Рогожин, — объяснил он Яшмову, — мой друг. Ай, ловок! И машину достал! И документы! И парик-то, парик-то какой! — И он смело дернул лжекавказца за черные волосы, ожидая, что они легко слетят со светлой головы Рогожина.

Но голова кавказца только мотнулась, и рука Невейзера отскочила, зажимая в горсти клок волос.

— Шщщах! — крикнул кавказец, хватая со стола нож.

— Руки вверх! — крикнул Яшмов.

Невейзер тут же исполнил, хотя вторую руку с камерой держать поднятой было нелегко, но кавказец исполнять не собирался.

— Ты что сделал? — со страданием спросил он Невейзера, и это было не страдание боли, а страдание от сожаления за человека, который по глупости совершил глупость, и вот придется теперь его убить. А не убить нельзя, он осквернил священное место: голову мужчины, он коснулся его волос!

— Эй, жених! — послышался голос Гнатенкова. — Ты погоди ножиком махать. А невеста где?

Кавказец заозирался. Действительно, не было Кати.