Книга Пока мы можем говорить - Марина Козлова

Димон сам не понял, зачем он сел напротив. Человек посмотрел на него и пожал плечами. Молча, кивком показал на початую бутылку с водкой. Димон покачал головой, и человек снова пожал плечами. В волосах у человека запуталось несколько сосновых иголок – будто он спал на земле. Димон протянул руку и одну за другой вынул иголки.

– Ты кто? – спросил человек и неожиданно мягко перехватил его руку в воздухе. От этого прикосновения у Димона вдруг пересохло во рту и сердце застучало где-то в горле.

– Сложный вопрос, – проговорил Димон через силу. – А ты кто?

– Сложный вопрос, – сказал человек и вдруг улыбнулся. – Уже, наверное, никто.

В то утро он стоял у операционного стола и до половины десятого у него были все основания утверждать, что он не кто иной, как доктор Назаренко Дмитрий Сергеевич, врач высшей категории, хирург отделения абдоминальной хирургии. В десять он в этом был уже не уверен, так как допустил непростительную, чисто механическую ошибку, в результате чего его пациент – крупный веселый дядька, ялтинский таксист, любимец всех медсестричек, матерщинник и балагур – скончался прямо в операционной от обильного кровотечения, остановить которое уже было невозможно.

Дмитрий Сергеевич не стал дожидаться разбора полетов, он даже не стал изводить себя размышлениями о том, будет ли жена таксиста, тихая затюканная женщина, подавать на него в суд, но в глубине души он бы, конечно, одобрил такое ее решение. В любом случае сам на себя подать в суд Дмитрий Сергеевич не мог. Он отнес заявление об уходе в приемную больничного начальства, а в половине первого в привокзальном баре заказал себе уже вторую бутылку водки. И тут к нему подсел этот мальчик.

– Не смотри на меня так, – попросил он мальчика наконец.

– А ты отпусти мою руку, – сказал мальчик, – у меня рука затекла уже. И пойдем отсюда.

И он пошел за мальчиком – почему-то.

Они вышли на воздух, в яркий июльский полдень, и в привокзальном сквере, в тени платана Дмитрий Сергеевич неожиданно для самого себя – уверенного, циничного, почти сорокалетнего мужика – расплакался, уткнувшись в грудь своего спутника, а тот неловко обнял его нескладными длинными руками, прижал к груди и гладил по голове.

Именно в этот момент, думал Димыч впоследствии, именно там случился этот самый пресловутый бунинский солнечный удар.

Теплые волосы мальчика пахли костром и можжевельником, по траве и листьям прокатилась волна прохладного воздуха, большая собака вышла откуда-то из-за ствола соседнего платана и смотрела на них круглыми желтыми глазами.

Сегодня они возвращаются домой. Нужно еще собрать вещи и проститься с хозяевами, а Димыч спит и, если не разбудить его, проснется только к вечеру. Димыч – соня. Если ему дать волю, он может проспать неделю, месяц. Конечно, с перерывами на прием пищи и на воспитательные поползновения в адрес Димона. Димыч – соня и зануда. Но он, Димон, вот уже два года не способен расстаться с ним даже на сутки. Когда Димыч спит, Димон сидит рядом и читает. Или думает. Или слушает музыку в наушниках.

Сегодня им уезжать, и к сожалению, практически с нулевым результатом. Принимающая сторона – якутский шаман Софрон Чирков и его жена Маруся – не в претензии, но приуныли, конечно, не знают, что им делать дальше. Их поселок затерроризировали злые духи. Причем не те, знакомые и в целом понятные, из «нижнего мира», а неизвестные, чужие, на которых шаманское камлание не производит решительно никакого впечатления. Террор выглядит как подземные толчки по ночам, самопроизвольно бьющаяся посуда, внезапные возгорания домов – так один и сгорел дотла, да и вся семья в нем. К списку явлений также можно добавить выпадение черного снега и ничем не объяснимый падеж лошадей.

За несколько дней в якутском поселке Димычу и Димону стало ясно одно: те, кого Софрон называет «духами», кем или чем бы они ни являлись, ни в какую не идут на контакт. Ни контурная, ни веерная, ни спиральная, ни сферно-фокусная – ни одна из схем коммуникации не работает здесь, и не подходит ни одна из известных Димону корневых языковых структур этого региона. Только применение языка когурё, точнее, цепочки выделенных из него ядерных лексем, неожиданно вроде бы (тьфу-тьфу-тьфу!) принесло какое-то затишье, и в последние сутки явных аномалий не наблюдалось. Но является ли затишье прямым следствием работы арви или это простое совпадение – понять невозможно. Георгий сказал: не лезьте больше никуда, берегите себя, возвращайтесь, обсудим. Для такой осторожности у Георгия есть личные основания – семь лет назад родители Димона погибли при неясных обстоятельствах на территории древней Биармии, на реке Вина в бассейне Северной Двины. И самое обидное, что работали они не в режиме спасения или хотя бы защиты, цель их поездки была сугубо исследовательская: мирное извлечение и последующая расшифровка ивентагена времен совместной успешной битвы новгородцев и биармов против ярла Отара. У Саксона Грамматика в «Деяниях данов» есть любопытное описание одной боевой биармской техники: «Тогда биармцы сменили силу оружия на силу своего волшебства, дикими песнями наполнили они свод небесный, и мигом на ясном до тех пор солнечном небе собрались тучи, и пошел проливной дождь, придавая печальный облик еще недавно лучезарной окрестности». Этот фрагмент, несмотря на витиеватость стиля Грамматика, вроде бы прямо указывает на то, что инструментом трансформации являлся текст (песня). Впрочем, это-то как раз и требовалось проверить: возможно, дело было вовсе не в тексте, а в голосовых вибрациях и прочих энергетических фокусах.

Родители Димона, Света и Никита, просто уснули на берегу среди бела дня и не проснулись – их обнаружили случайные туристы, которые собирались совершить сплав по Вине. Это был далеко не первый трагический случай за всю историю существования и деятельности арви. Более того, учитывая протяженность этой истории и тот факт, что лингвоантропология и лингвоархеология арви – практика, связанная с повышенным риском, можно сказать, что это был даже не сотый и не тысячный случай. Но Георгий стал намного осторожнее.

– Ну чего ты смотришь мне в затылок? – вдруг сказал Димыч ворчливым и совершенно не сонным голосом. – Дырку просверлишь.

– Может, собираться будем? А то…

Димыч вздохнул и перевернулся на другой бок.

– Организованный ты мой, или оденься потеплее, или иди сюда греться. – Он приподнял одеяло и улыбнулся Димону проснувшимися глазами. – Иди давай, вон у тебя все руки в гусиной коже. Успеем еще.

Хозяйка дома, маленькая, как девочка, шестидесятилетняя якутка Маруся Чиркова в это время остановилась перед закрытой дверью с дымящейся кастрюлькой в руках, прислушалась, покачала головой и пошла назад, на кухню, стараясь не очень скрипеть половицами. Разные люди бывают, размышляла она по пути. И такие, и другие, всякие. Вон, к примеру, у нее муж – шаман, и ничего…

– …Кстати, вот Шура ночью ходила к озеру, – вдруг безо всякого перехода заметила Ирина. – А чего это у вас такое лицо сразу сделалось, как будто вы не можете решить – признаться в чем-то или просто промолчать?