Книга Похороны месье Буве - Жорж Сименон

— Золотые монеты?

— В матрасе! Это так мало похоже на Гастона!

— Не считая этого маленького богатства, он был состоятелен, очень состоятелен, если судить по тем данным, которые я только что получил из бельгийского банка. Он был практически единственным владельцем приисков в Уаги, которые оцениваются более чем в сто миллионов бельгийских франков.

— Тогда я начинаю понимать его!

— Что вы хотите сказать?

— Что, располагая таким состоянием, он имел еще и маленькую кубышку золотых монет, спал на них и время от времени брал по штучке для повседневных нужд. Вы не понимаете?

— Не совсем.

— Должно быть, он при этом улыбался своей кривой улыбочкой. Этакая шуточка, розыгрыш!

— Вы полагаете, что в семьдесят шесть лет он сохранил вкус к розыгрышам?

— Только когда постареешь, понимаешь, что, в сущности, люди мало меняются к старости.

И она озорно улыбнулась, думая, вероятно, не о брате, а себе самой.

— Притязания миссис Марш спорны, и я не представляю, что решат суды. Если брак объявят аннулированным и отцовство не будет доказано…

— Нет-нет! Повторяю, я не за этим пришла. Если эта молодая дама действительно дочь моего брата…

— Это относится к моей компетенции, — вмешался поверенный. — Предоставьте решать эти вопросы юристам. Им тут придется изрядно поломать голову!

Мадам Лэр поднялась. Она не стала облачаться в траур, снимать драгоценности, не плакала, за всю беседу не сказала ничего такого, что сделало бы ее тягостной, и в ее манере держаться была такая же прозрачность и легкость, как в воздухе этого погожего дня.

— Скажите, а… могу я его видеть?

— Я не уверен, что тело еще у нас.

— Так его увезли из квартиры?

Она заметила это с явной досадой. В ее голосе послышался упрек.

— Мы были вынуждены это сделать. Вы, видно, еще не знаете, что ночью в эту квартиру кто-то проник?

— Кто?

— Между нами говоря, мы не имеем об этом ни малейшего представления. Но тот, кто входил туда, тщательно все обыскал, именно он обнаружил золотые монеты в матрасе.

— И он их не унес?

— Видимо, из квартиры ничего не исчезло, и это весьма непонятно. Консьержку, которая все последние годы каждый день убирала у вашего брата, допрашивали три раза. Она знает или думает, что знает все, что было в квартире. К ее памяти взывали всеми способами. Ей никогда не попадались на глаза никакие бумаги, документы, ничего такого, что имело бы смысл похитить. Это отсутствие документов — особый штрих дела. Ведь у нас у всех, кто бы мы ни были, с годами накапливается целый архив официальных бумаг или личных записей, писем, фотографий, да мало ли чего! — Почему она опять так улыбнулась? — Однако у этого человека семидесяти шести лет не оказалось ничего, кроме удостоверения личности на имя, которое, как мы теперь установили, ему не принадлежало.

— Он всегда был таким. Бумажного хлама он панически боялся, а что до фотографий, то один вид семейного альбома, который мама заботливо составляла и который хранится у меня по сей день, вызывал у него ярость. «Что за дикая мысль — устраивать кладбище в шкафу! — прокричал он однажды, ему тогда было лет четырнадцать. — Мертвецы на первой странице! Мертвецы на следующих! Потом стоящие одной ногой в могиле, а дальше все остальные, еще не успевшие окочуриться!»

— Думаете, он боялся смерти?

— В четырнадцать лет — да. В этом возрасте смерти боялась и я, не могла уснуть по ночам. Если бы отец не запретил мне строго-настрого, я бы много дала, чтобы спать в маминой постели.

Боялся ли он смерти, когда жил уже на набережной Турнель? Вряд ли, потому что, несмотря на слабое здоровье, жил в одиночестве.

— Алло! Отдел опознания? Труп Рене Буве еще у вас? Увезли час назад? Благодарю вас, Бенуа.

Он принес извинения.

— Боюсь, если вы хотите осмотреть тело, вам придется поехать в Институт судебной медицины. Зрелище может быть не из приятных.

— Я поеду, — ответила она и прибавила: — А зайти в его квартиру я могу?

— Там, должно быть, все опечатано. Но если вам угодно, я попрошу одного из моих сотрудников вас сопровождать. Хотите отправиться прямо сейчас?

— Если это не слишком вас обременит. — Она обернулась к поверенному. — Вы, я думаю, тем временем займетесь официальными хлопотами? А что, — спросила она, чуть помолчав, — эта миссис Марш в самом деле такая неприятная?

— Кто вам сказал?

— Я так подумала, прочитав газету.

— В прошлом она, должно быть, была ослепительно красива, — произнес начальник полиции довольно уклончиво. — Хотите сначала на набережную Турнель?

— Если позволите.

Жаль, Бопера не было на месте, иначе сопровождать мадам Лэр послали бы его. Он же в это время дошагал до улицы Минаж и собирался начать с нее прочесывать предместье Сент-Антуан, не обращая никакого внимания на собиравшуюся грозу, резкие порывы ветра, поднимавшие уличную пыль и раскачивавшие баржи на Сене.

— Вы свободны, Жюссьом?

Начальник на минутку вышел, чтобы дать инструкции инспектору, пока мадам Лэр, встав у окна, разглядывала набережные, по которым ходил ее брат.

Она словно вернулась в детство и радовалась, что в этом приключении было что-то захватывающее, отчего сладко замирало сердце, как когда-то, когда брат рассказывал ей, что вернулся домой в три часа ночи и влез в окно.

Она сама прожила спокойную жизнь, большую часть которой провела в Рубэ, в тех же стенах, среди тех же вещей, в привычных заботах. Ее муж был достойным человеком, она была с ним вполне счастлива, вырастила дочерей, стала бабушкой.

Как быстро промелькнуло время! Не верилось, что в монастыре, где когда-то воспитывалась она сама, теперь учатся ее внучки и старшая уже подумывает о замужестве.

И вдруг нашелся Гастон, как будто все это было во сне. Гастон, вечно насмехавшийся над всеми и над всем вокруг, отколол еще одну шуточку, снова выпрыгнул в окно.

— Инспектор Жюссьом ждет вас, мадам. Надеюсь, излишне просить вас ничего не выносить из квартиры.

— Обещаю вам.

Он невольно улыбнулся, заглянув в ее совсем детские глаза. Поразительное дело: мертвый вовсе не умер! И похоже, это знала не только она, но и все остальные, причем с самого начала.

Никто не воспринял инцидент на набережной трагически. Некий месье Буве повалился на тротуар, рассыпались старинные картинки. Один американец сфотографировал его, потому что кадр был поживописнее, чем башни Нотр-Дам. А газета опубликовала снимок, потому что покойник получился на нем нестрашный.

А разве консьержка, обряжая тело вместе с мадам Сардо, не разговаривала с жильцом как с живым?