Книга Брачный контракт - Оноре де Бальзак

— О матушка, — воскликнул Поль, — это было бы оскорбительно для всех нас. Summum jus, summa injuria,[4]сударь, — сказал он, обращаясь к Солонэ.

— Нет, вы должны взять бриллианты, иначе я расторгну контракт, — воскликнула г-жа Эванхелиста, совсем уже разъяренная намеком Матиаса, воспринятым ею как смертельная обида.

Она вышла, не в силах подавить той неистовой злобы, когда человеку хочется рвать и метать, злобы, которую чувство собственного бессилия доводит чуть ли не до бешенства.

— Ради бога, возьмите их, Поль, — сказала шепотом Натали. — Маменька сердится. Я потом узнаю — из-за чего, и расскажу вам, мы успокоим ее.

Госпожа Эванхелиста была все же удовлетворена результатом своей хитрости: ей удалось сберечь серьги и ожерелье. Она велела принести только те бриллианты, которые Эли Магюс оценил в полтораста тысяч франков. Мэтр Матиас и Солонэ привыкли иметь дело с семейными драгоценностями, переходящими по наследству: они внимательно рассмотрели содержимое ларца и восхитились красотой бриллиантов.

— Вы ничего не потеряли на приданом, граф, — сказал Солонэ, заставив Поля покраснеть.

— Да, — заметил Матиас, — этих бриллиантов хватит для первого платежа за приобретенные имения.

— И для покрытия издержек по заключению контракта, — прибавил Солонэ.

Ненависть, как и любовь, питается каждой мелочью, все идет ей на потребу. Как любимого человека считают не способным ни на что плохое, так от человека, которого ненавидят, не ждут ничего хорошего. Поэтому г-жа Эванхелиста сочла поведение Поля притворством, хотя оно было вызвано вполне понятной застенчивостью: не желая оставить бриллианты у себя, он в то же время не знал, куда их девать, и готов был выбросить их в окошко. Вдова, видя его замешательство, понукала его взглядом, как будто говорившим: «Унесите же их отсюда!»

— Натали, дорогая, — сказал Поль своей будущей жене, — спрячьте сами эти бриллианты; они ваши, я дарю их вам.

Натали положила бриллианты в ящик стола. К этому времени стук колес настолько участился и гул голосов, доносившийся из соседних комнат, стал так громок, что Натали с матерью вынуждены были выйти к приехавшим гостям. Залы были полны; вечер начался.

— Продайте бриллианты в течение медового месяца, — уходя, посоветовал Полю старый нотариус.

В ожидании начала танцев все шептались Друг с другом по поводу свадьбы. Кое-кто выражал сомнения насчет судьбы, предстоявшей жениху и невесте.

— Покончили вы с делами? — спросила г-жу Эванхелиста одна из наиболее важных персон города.

— Нам пришлось прочесть и выслушать столько бумаг, что мы немного задержались, — ответила она, — вы должны нас извинить.

— А я ровно ничего не слышала, — сказала Натали, подавая руку Полю, чтобы открыть бал.

— Оба они транжиры, — заметила одна вдова. — А уж мать, во всяком случае, не станет их удерживать.

— Но я слышал, что они учредили майорат, приносящий пятьдесят тысяч дохода.

— Да что вы?

— Как видно, дело не обошлось без господина Матиаса, — сказал один судья. — Если это верно, то старик, без сомнения, постарался спасти будущность этой семьи.

— Натали слишком красива, чтобы не быть ужасно кокетливой, — заметила одна молодая женщина. — Не пройдет и двух лет со дня свадьбы, как Манервиль будет самым несчастным человеком. Могу поручиться, что его семейная жизнь сложится неудачно.

— Придется, значит, подпереть «душистый горошек» жердочкой? — подхватил мэтр Солонэ, — Эта долговязая Натали вполне может служить жердью! — сказала какая-то девушка, — Не кажется ли вам, что госпожа Эванхелиста чем-то недовольна?

— Но, дорогая, мне только что сказали, будто у нее не остается и двадцати пяти тысяч дохода. А что для нее значит такая сумма?

— Сущая безделица, моя милая.

— Да, она отказалась в пользу дочери от своего богатства. Господин де Манервиль был так требователен…

— Чрезвычайно! — подтвердил мэтр Солонэ. — Но зато он будет пэром Франции. Ему покровительствуют Моленкуры и видам Памье; он свой человек в Сен-Жерменском предместье.

— Просто его принимают там, вот и все, — возразила дама, надеявшаяся, что Поль станет ее зятем. — Мадемуазель Эванхелиста — дочь торговца; вряд ли она откроет ему доступ к Кельнскому капитулу.

— Однако она внучатая племянница герцога Каса-Реаль.

— По женской линии!

Но вскоре толки прекратились. Игроки принялись за карты, молодые люди и девицы — за танцы, затем подали ужин, и гул празднества утих лишь к утру, когда в окна заглянули первые лучи рассвета. Простившись с Полем, который уехал последним, г-жа Эванхелиста поднялась к дочери, так как ее собственная комната была использована архитектором, чтобы увеличить размеры зала. Хотя и Натали и ее мать одолевал сон, но, оставшись наедине, они все же обменялись несколькими словами.

— Что с тобой, маменька?

— Мой ангел, лишь сегодня я поняла, как велика материнская любовь. Ты ничего не смыслишь в делах и не знаешь, каким испытаниям была подвергнута моя честь. Мне пришлось поступиться своей гордостью, так как дело шло о твоем счастье и о нашем добром имени.

— Ты говоришь об этих бриллиантах? Поль чуть не плакал, бедный мальчик. Он отказался их взять и подарил их мне.

— Спи, дитя мое, мы потолкуем о делах завтра. Ведь теперь у нас завелись дела, — сказала мать со вздохом. — Между нами встал третий.

— О маменька, Поль никогда не будет помехой нашему счастью, — сказала Натали уже сквозь сон.

— Бедная девочка, она не знает, что этот человек только что разорил ее!

На г-жу Эванхелиста напал первый приступ скупости, во власть которой в конце концов попадают все пожилые люди. Ее охватило желание вернуть своей дочери все богатства, оставленные г-ном Эванхелиста.

Это было вопросом чести. Из любви к Натали она вдруг стала настолько же расчетлива в денежных вопросах, насколько ранее была расточительна и беззаботна. Она размышляла, как бы извлечь побольше дохода из своего капитала, часть которого была помещена в государственную ренту, ходившую в то время по восьмидесяти франков. Страсть, охватившая душу, может мгновенно изменить характер человека: болтун становится сдержанным, трус — храбрецом. Г-жу Эванхелиста, бывшую когда-то мотовкой, ненависть превратила в скрягу. Богатство должно было послужить ее мстительным замыслам, еще смутным, не вполне определенным, но уже созревавшим. Она заснула с мыслью: «Итак, завтра!» Явление необъяснимое, но хорошо знакомое всем мыслителям: во сне ее ум продолжал трудиться над теми же вопросами, придал им ясность, привел в соответствие друг с другом, решил задачу, как обеспечить господство над Полем, составил план, за осуществление которого она взялась на следующий же день.