Книга Триумф королевы, или Замуж за палача - Анни Кос

и тонкостью манер.

Сердце никак не желало успокаиваться, низ живота тихонько ныл, хотя ничего непоправимого не случилось. И всё же… Закусила губы, сдерживая рвущиеся из глубины души воспоминания. Наши прогулки с Карлом, осторожные прикосновения рук, губ, его дыхание на моей щеке, пальцы, поправляющие выбившийся на ветру локон. Страсть в его глазах, восторг любования сокровищем из плоти и крови. И трепетную нежность, осторожность, тревогу: не навредить бы, не испугать. Ему и в голову бы не пришло ударить, только любить… Милый, милый Карл, почему же мы были так глупы и нерешительны? Даже если однажды я найду способ восстановить справедливость и обрести свободу, выбрать среди всех мужчин Лидора тебя одного, в наших ласках всегда будет горький привкус этого утра.

Некоторое время я просидела неподвижно, вслушиваясь в тишину, затем встала, на негнущихся ногах подошла к зеркалу. Щека еще горела от удара, но, кажется, синяка не останется. Повезло.

Я приложила к лицу мокрое полотенце. Понять бы теперь, как вести себя дальше.

Экономка по обыкновению постучалась, когда пробило восемь часов. Я пустила, настороженно ожидая порцию нравоучений или чего похуже. Но Штрогге, по-видимому, решил пока оставить ссору в секрете от слуг: фрои Жеони была в приподнятом настроении и болтала без умолку. Фрове очнулся, фрове занялся делами, фрове отлично себя чувствует, фрове велел отменить визит врача. Фрове то, фрове сё, кудахчет, будто наседка над цыпленком, а между прочем этот невинный птенчик запросто мог изнасиловать меня на рассвете, пока она мирно досматривала свои куриные сны.

Моего подавленного настроения не смогли исправить ни массаж, выполненный сегодня с особым старанием, ни искренние слова благодарности за заботу о хозяине и то почтение, которое сквозило теперь в каждом её жесте. Наконец, заметив, что на моем лице уже десять минут как застыла кривоватая вымученная улыбка, экономка поинтересовалась моим состоянием.

— Голова болит, — почти не соврала я. — Не выспалась.

— Я подам завтрак сюда, — с готовностью отозвалась Жеони, зашнуровывая последние тесемки на корсаже платья. Сегодня оно было из синего атласа, отделанного тончайшим белым кружевом, прекрасно оттеняющее мои глаза и волосы. Изящное, элегантное, раза в два дороже того, что было мне вручено в первый день замужества. И надетое совершенно зря: не для кого стараться. И логика, и женская интуиция советовали не попадаться на глаза мужу, пока его гнев не поутихнет.

— Фрои Жеони, а есть в доме нитки, пяльца и белая ткань? Думаю, сегодня я останусь в комнате, уделю время вышивке и молитве.

Её глаза одобрительно сверкнули: скромная хозяйка, отступающая в тень, едва муж встал на ноги, явно была ей понятнее и ближе, чем требовательная дочь герцога.

Надменная и избалованная, как сказал Штрогге.

Слова, брошенные в гневе, ранили больнее, чем пощечина и принуждение. Когда судейский известил меня о приговоре: обет молчания и заточение в келье до конца жизни или брак с низкорожденным, я без колебаний выбрала второе. Я не желала близости с мужем, но смирилась с тем, что она случится. После свадебной церемонии не сомневалась: будет грубо, жестко, по его правилам, без траты времени на ласки или чувства. Решила, что это можно пережить, забыть или превратить в ненависть, из которой куется оружие. Но чувствовать себя жалким ничтожеством в глазах еще более презренного ничтожества? На это я согласия не давала.

Я прикусила губу и зло ткнула иглой в ткань шелкового носового платка. Под моей рукой, словно в насмешку, распускались многоцветные желтые бутоны — аллегория зарождения новой жизни, благословение неба и доброе предзнаменование новобрачным.

Пожертвую его храму, решила мстительно, а еще лучше — попрошу Жеони это сделать. Пусть мой образ благодетельной и милосердной жены станет поводом посплетничать с приятельницами. Сейчас добрая молва и симпатия окружающих пойдут мне только на пользу, ведь пока я никто и звать никак. Вряд ли одобрение женщин или служителей храма повлияет на мнение Штрогге обо мне, но хорошая репутация — это долгосрочный вклад, а не сиюминутный выигрыш у наперсточника.

Наступивший день наполнил дом звуками. На заднем дворе Лилли бранилась с зеленщиком, Джейме разгружал привезенные торговцем дрова, с первого этажа доносился приглушенный разговор экономки и трубочиста: по мнению Жеони камин в приемной комнате тянул хуже обычного и нуждался в чистке. С крыши капало, выглянувшее солнце растапливало и без того сырой снег. Где-то под полом тихо шуршала мышь, неистребимый спутник любого уютного и теплого жилища.

Из соседней комнаты — комнаты Максимилиана — не доносилось ни звука.

Я встала, на цыпочках подкралась к стене, разделяющей наши спальни, прижалась ухом — тишина. Если вы, леди Сюзанна, надеетесь, что он там мечется из угла в угол, ломая от расстроенных чувств мебель и обдумывая, как бы наладить общение с собственной женой, то вы просто дурёха почище многих свинопасок. Раздраженно фыркнула, вернулась в кресло под окном и вновь принялась за работу.

Стук в дверь оторвал меня от вышивки спустя пару часов после обеда.

— Фрои Сюзанна, вас спрашивают внизу, — доложила Жеони.

— Кто? — опешила я.

— Молодая леди. Представилась Камиллой фон Гобстрот.

— Фон Гобстрот, — повторила я растерянно. Имя не говорило ровным счетом ничего, а ведь я наизусть знала не только фамилии аристократов столицы, но и всех провинциальных владетелей, их родственников, побочных детей и тайных жен, словом — всех, кто мог представлять интерес для короны Лидора. Фон Гобстрот… И вдруг подскочила: — Камилла?! Рыжеватые волосы, нос в веснушках? — переспросила, не веря своим ушам. Моя единственная настоящая подруга, моя верная спутница!

— Прикажете проводить в гостиную? — осведомилась Жеони.

— А мэтр у себя в кабинете? — осторожно поинтересовалась я.

— Поднялся в спальню сразу после обеда.

— Тогда проводи, — кивнула, отложив опостылевшую вышивку, — я сейчас спущусь.

Глава 10. Жаньи

Жаньи вальяжно раскинулся на роскошной кровати, подперев голову кулаком, и лениво наблюдал за привычной утренней суетой в королевской спальне.

Солнце только выбиралось из-за горизонта, шторы были распахнуты и подвязаны широкими бархатными лентами, в комнате мерцали свечи. Их мягкий золотистый свет выразительно контрастировал с пока еще холодным синим небом в высоких стрельчатых окнах.

Амарит привык наблюдать такие рассветы и знал, что еще немного — и бледные перья зимних облаков вспыхнут всеми оттенками золота и пурпура, затмевая своим великолепием дрожащие огоньки в канделябрах и роскошную, но несколько крикливую, обстановку покоев. Затем алый диск солнца — око внимательного бога —