Книга Тайны гениев. Три книги в одной - Михаил Семенович Казиник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иначе рассказ бы не получился.
Ведь для рассказчика вся эта история весьма серьезна. Ибо он – один из них. Из гоголевских персонажей.
Кто же произносит вторую фразу?
«Теперь только, по соображении всего, видим, что в ней есть много неправдоподобного».
Это тоже – рассказчик?
Да нет же. Это – один из слушателей.
Ибо рассказчик знает всю историю от начала и до конца и не считает, что в ней «много неправдоподобного». Он рассказывает историю пропавшего носа как подлинное событие. Так кто же это?
Ясно. Эта фраза принадлежит слушателю, который, дослушав историю до конца, утверждает, что в ней много (!!!) «неправдоподобного». Это очень рассудительный слушатель, вдумчивый и интеллигентный. Он не хочет обидеть рассказчика мыслью о том, что в рассказе все – полнейшая чепуха.
А кто следующий?
«Не говоря уже о том, что точно странно сверхъестественное отделение носа и появление его в разных местах в виде статского советника…»
Похоже на точку зрения какого-то чиновника из департамента. Не того ли, где служил Ковалев? А может быть, и из «другого ведомства».
«Как Ковалев не смекнул, что нельзя через газетную экспедицию объявлять о носе».
Это, скорей всего, газетный экспедитор. И тут же, боясь, что его уличат в корысти, добавляет:
«Я здесь не в том смысле говорю, чтобы мне казалось дорого заплатить за объявление: это вздор, и я совсем не из числа корыстолюбивых людей».
Следующий голос безо всякой аргументации и рассуждений дает оценку поведению Ковалева:
«Но неприлично, неловко, нехорошо».
Звучит довольно-таки либерально.
А вот, вполне возможно, слово полицмейстера, занимающегося личным делом арестованного цирюльника Ивана Яковлевича:
«И опять тоже – как нос очутился в печеном хлебе и как сам Иван Яковлевич?.. нет, этого я не понимаю, решительно не понимаю!»
Но все эти высказывания – мелочь, ничто по сравнению с дальнейшим. Ибо дальше разговор продолжается на ГОСУДАРСТВЕННОМ УРОВНЕ и становится совсем уже небезопасным для рассказчика. Попахивает Сибирью.
Вначале еще не так страшно – всего лишь обсуждение в цензурном комитете:
«Но что страннее, что непонятнее всего, – это то, как авторы могут брать подобные сюжеты».
И вдруг дальше слышится мне высший державный голос:
«Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых… но и во-вторых тоже нет пользы».
Уж не сам ли это царь-батюшка?
Нет-нет-нет! Просто у страха глаза велики. Наверно, это просто какой-нибудь министр или тайный советник.
(А может, все-таки ЦАРЬ? Два раза про пользу отечеству в одном предложении.)
Итак, сколько же мы насчитали? Пять, семь, восемь?
Да нет же, скажет читатель. Все эти подсчеты надуманны. И будет абсолютно прав. Ибо количество участников финала – неисчислимо.
Это – модель гоголевской России, ее уродливых институтов.
Эта модель породила Ковалева и всех участников этого дикого сна (Нос-Сон).
А если я буду рассуждать на психологическом уровне, то перед нами – литература «потока сознания», интереснейшего литературного явления, которое появится через сто лет после Гоголя (Пруст, Джойс, Саррот и другие). То есть перед нами – один-единственный говорящий медиум, который, на подсознательном уровне преображаясь в различных героев, вскрывает пороки России гоголевской эпохи.
Но самое невероятное – впереди:
после того как мы забрались на самый высший уровень обсуждения, появляется справившийся с истеричным смехом Гоголь и, подделываясь под речь своих героев (ну точно Акакий Акакиевич Башмачкин из «Шинели»), вытаскивает из русского языка такое, что… А впрочем, перечитайте сами:
«А, однако же, при всем том, хотя, конечно, можно допустить и то, и другое, и третье, может даже… ну да и где ж не бывает несообразностей?.. А все, однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то».
И, как доказательство того, что я прав, говоря о многих участниках дискуссии, – последняя фраза:
«КТО ЧТО НИ ГОВОРИ, А ПОДОБНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ БЫВАЮТ НА СВЕТЕ, РЕДКО, НО БЫВАЮТ».
Вот какой уровень литературы.
И есть ли уровень выше?
Есть!!!
И знаете у кого?
У… Гоголя же. В его удивительной «Шинели».
Вы, наверное, испугались, что я буду пересказывать и рассуждать о «Шинели»? Нет. Ведь больше, чем написано об этом произведении Гоголя, уже трудно себе представить.
И то, на что я хочу обратить ваше внимание, – лишь несколько деталей, которые свидетельствуют о сверхгениальности Гоголя.
«Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта. Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует, окрестить ребенка».
Возникает вопрос: почему «покойница матушка», а не «роженица»? Да, наверное, все просто – к тому времени, когда нам рассказывают эту историю, прошло много лет и матушка Акакия Акакиевича уже умерла. В русском языке допускается такой оборот, не часто, но допускается. Например, «покойница говорила».
Хотя в этом случае, когда женщина рожает, вряд ли стоит называть ее покойницей.
Правда, чудачества Гоголя всем известны. Но вот далее:
«Родительнице предоставили на выбор любое из трех (имен. – М.К.), какое она хочет выбрать: Моккия, Соссия или назвать ребенка во имя мученика Хоздазата. “Нет, – подумала покойница (выделение всюду мое. – М.К.), – имена-то все такие”».
Ну не бред ли? Речь опять идет о покойнице, да которая еще к тому же и «подумала»!
Смиримся по той же причине, ибо ко времени рассказа матушка мертва, а Гоголь – чудак. Читаем дальше:
«Чтобы угодить ей, развернули календарь в другом месте: вышли опять три имени: Трифилий, Дула и Варахасий. “Вот это наказанье”, – проговорила старуха».
Что-о-о? Где старуха? Какая старуха? Она же только что родила ребенка! Может, описка у Гоголя? Читаем дальше:
«Еще переворотили страницу – вышли: Павенкахий и Вахтисий. “Ну уж я вижу, – сказала старуха, – что, видно, его такая судьба. Уж, если так, пусть лучше будет называться как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий”».
Совсем с ума сошел Гоголь! Мало того что у новорожденного мать «старуха» и «покойница», так еще и отец у него БЫЛ.
От кого же родился ребенок, и у кого родился ребенок (Акакий Акакиевич)?
Это ли не театр абсурда? Он самый.
Но и не только абсурда, но еще и символизма. Потому что объяснение двум покойникам есть. Нужно только внимательнее прочитать дальше.
Акакий Акакиевич уже работает чиновником для письма в департаменте:
«Сколько ни переменялось директоров и всяких начальников, его видели все на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что он, видимо, так и родился на свет совершенно готовым,
